Одновременно он осознавал, что получал какое-то нездоровое удовольствие от разговоров с Дебокуром — возможно, потому, что тот в какой-то мере восполнял пробелы в его знании жизни. Он дал себе слово обсудить это с сестрой Клотильдой, как только у него заживет лицо, а пока продолжал ходить повсюду следом за темноволосым парнем.

Дебокур рассказывал только те истории, которые произошли лично с ним, и большинство заканчивалось одинаково: девушки. Их у него уже было немало! И чего только он не вытворял с Моникой, когда они остались вдвоем в Бандоле на три дня! Дебокур описывал все в деталях, не чувствуя при этом ни малейшей неловкости, заговорщицки улыбаясь и подмигивая блестящими от удовольствия глазами.

Дени нужно было делать над собой усилие, чтобы поддерживать разговор. Он больше не смел ходить на исповедь. Вечером в постели он вспоминал то, что сказал о сестре Клотильде, и слова Дебокура возвращались к нему, словно ком грязи. Он проклинал себя за болтливость, но вместе с тем чувствовал, что действительно надеется в один прекрасный день стать любовником какой-нибудь женщины. У этой женщины — тонкие черты лица и большущие ярко-голубые глаза, в которых отражаются ее непорочные мысли… Дени пытался тут же отогнать от себя образ сестры Клотильды, но тот возникал снова, как только истории Дебокура начинали будоражить его воображение.

Во вторник Дени не причащался. В часовне ученики вставали в очередь за просфорой, которую давал отец Предель. Дени в одиночестве остался стоять у скамьи, смущенный, не решающийся поднять глаза от молитвенника. Когда во дворе воспитатель посмотрел на него, Дени почувствовал, как лицо его заливает краска, словно тот мог прочесть все его дурные мысли и увидеть то, о чем он грезит в постели.

Вечером Дени попытался молиться и не смог. Ему хотелось пить, он вышел из комнаты в темноте, чтобы налить на кухне в стакан воды. Когда он вернулся в кровать, мысли — ужасные мысли — навалились еще сильнее. Чтобы обрести равновесие, ему пришлось спрятать в ящик стола распятие из слоновой кости.

Самое страшное началось потом. Дени понимал, что, когда он думал о сестре Клотильде и воображал все, что могло произойти между ними, он прежде всего любовался собой — и он начинал испытывать отвращение к самому себе. Сестра Клотильда была чиста, а он запятнал ее. Но ведь раньше он не думал ни о чем подобном… Испытывая отвращение к себе и ко всему на свете, безуспешно пытаясь заснуть, он шептал через силу Ave.

На самом деле, именно из-за всего этого он не осмеливался больше видеться с сестрой Клотильдой, а синяки на лице — и он это прекрасно знал — были только предлогом. Прошли среда и четверг, а Дени даже не попытался сделать хотя бы шаг в сторону пансиона.

В четверг утром, во время службы, чувствуя, что опять останется в одиночестве на скамейке, Дени встал в очередь возле алтаря. Все оказалось проще, чем он предполагал. Он позавтракал дома, так что его грех и святотатство удвоились. Он не стал исповедоваться, хотя у него на совести лежали смертные грехи, и ничего не случилось. Дени почти не испытывал волнения, приближаясь к просфоре, он думал лишь о том, чтобы выглядеть естественно. Это оказалось нетрудно. Он вел себя непринужденно, и просфора показалась на вкус такой же, как обычно. Точно такой же — вязкой, пресной, липнущей к гортани. Благочинно опустив глаза, Дени вернулся на скамью, и вместе с остальными преклонил колени, закрыв лицо руками для молитвы. Он не молился, но убедил себя, что это не страшно. Совсем не страшно. Просто такой полезный опыт.

Затем Дени поднял глаза и увидел статую Мадонны из раскрашенного гипса. Неподвижная, безжизненная Мадонна. Он имел перед ней огромное преимущество. Он-то был живым, а она — гипсовой. Он жил и совсем не собирался умирать. Дени опустил голову, потом снова ее поднял. Мадонна по-прежнему оставалась неподвижной и безжизненной.

В среду после утренних занятий сестра Клотильда вывела учениц во двор, после чего вернулась в здание. Она думала о Дени, убеждая себя, что если станет думать о нем все время, очень настойчиво, то это будет звучать как мольба — он услышит и придет вечером.

На пороге приемной ждала посетительница. Женщина лет тридцати, худая, бледная, с кругами под глазами. Увидев ее, сестра Клотильда внезапно забыла о том, что Дени не приходил уже целую неделю и что, возможно, он больше вообще не придет. Последние недели, когда она гладила мальчика по волосам, боясь услышать шаги в коридоре, опасаясь, что дверь класса может внезапно открыться и на пороге появится кто-то из монахинь, ее постоянно, все сильнее и сильнее, мучила одна и та же мысль. Одна и та же мысль беспрестанно преследовала ее и не отпускала — даже теперь, когда рядом не было того, кто являлся причиной этой мысли… У входа стояла Мадлен и ждала ее. Сестра Клотильда бросилась к ней, воодушевленная своим планом, обдумывая на ходу, как лучше выразить свою просьбу.

— Мадлен, какой сюрприз!

Подруга обняла ее, как прежде, прижавшись к ее щекам своими острыми скулами. Она не изменилась за год, за этот долгий бесконечный год.

— Как ты? — сказала Мадлен, увлекая сестру Клотильду на натертую воском скамью исповедальни. — Я приехала из Ниццы утром и первым делом пришла повидаться с тобой. Ты в порядке? Как ты себя чувствуешь?

— В порядке, в полном. Но расскажи о себе. Ты надолго в город?

— На два дня, — сказала Мадлен. — У меня важная, очень важная новость. Из-за нее я и приехала.

Она смеялась, теребила юбку, нервно моргала, словом, вела себя, как обычно.

— Ну что ж, — сказала сестра Клотильда, — держу пари, ты выходишь замуж.

— Как ты догадалась?

Мадлен была разочарована, что не удалось произвести ожидаемый эффект. Но тут же снова заулыбалась, протянула к подруге руки и слегка качнулась всем телом.

— Не могу ни минуты сидеть спокойно, — сказала она, — я так счастлива. Я изменилась? Я так счастлива. Я тебя с ним познакомлю, когда ты приедешь к нам. Ты ведь к нам приедешь? Я остаюсь в Ницце до свадьбы, а потом мы будем жить в Па-де-Кале. Я ведь не изменилась, правда? Ты неважно выглядишь. Ты не должна так себя изнурять. Ты знаешь, что неважно выглядишь?

— Я немного устала.

Но Мадлен уже не слушала. Она встала, сделала несколько порывистых шагов, потрогала какую-то подвернувшуюся под руки безделушку, подошла к сестре Клотильде, поцеловала ее.

— Сперва у меня будет девочка. Мне всегда хотелось девочку. Если бы ты знала, как я счастлива. Ты сможешь приехать на венчание? Без белого платья, но все равно, все будет прекрасно. Что у тебя произошло за этот год? Ты знаешь, я о тебе думала, когда мы все это решили. Ты — мой друг. Ты вспоминаешь о прошлом, о нашем городе, о монастыре? Мы с тобой были самыми близкими подругами на свете. Я так счастлива, что со мной все это произошло…

Неужели она только и могла теперь твердить, что счастлива, очень счастлива, постоянно счастлива?

— Ты, как ребенок, — сказала сестра Клотильда, усаживая Мадлен рядом, чтобы она хоть минуту посидела спокойно. — Ты слишком много говоришь, и я уже не понимаю, что ты хочешь сказать.