Когда она работала, из садика Сашеньку забирал я, и мы заходили за мамой или шли в детский кафетерий, который он давно облюбовал из-за мороженого с ванильным кремом, или просто гуляли. Мы начали привыкать друг к другу и даже наслаждаться этой безмятежностью, но однажды нарвались на Шуглазову, которая сразу обратила безмятежность в фарс. На лице ее было такое выражение, что, казалось, еще секунда и она снесется чудо-яйцом.

– Чей это ребенок? – завопила она так, что я испугался за окна ближайших зданий.

Сашенька с любопытством разглядывал тетю и, судя по его глазкам, можно было предположить, что именно так он и представлял себе Бармалея, про которого я читал ему накануне. Я же, видя, как она выхватывает мобильник, уже представлял скандал в клане жены.

Скандала не последовало. Я был склонен объяснить это близким приездом Снежинки и нежеланием клана заваривать кашу накануне. Всякой каше – своя тарелка…

И оказался прав…

* * *

Снежинка приехала вся в счастье и идеях. Я уже успел подыскать ей место в фирме, занимающейся выпуском красителей, и она, прыгнув мне на шею прямо с вагона, сказала, что уже знает, как ее реформировать. Снежинка повзрослела и изменила имидж, прилизав волосы и собрав их пучком на затылке, что делало ее гораздо строже и больше похожей на работницу социальной сферы. Это я сразу заметил ей и был удостоен исполненного пренебрежения: «Ой, да ты ничего не понимаешь!»

Вместе со мной ее встречали жена и теща. Первая на меня не смотрела вообще, вторая – смотрела, но блюла «прынцыпы». Я отдал должное дипломатии Снежинки, изобразившей при виде их бурную радость, однако мимо моего внимания не прошло, что поцелуи, которыми она одарила конкурентов, были гораздо сдержаннее запечатленных на моих щеках.

По договоренности, достигнутой накануне, жить ей на первых порах предстояло в доме тещи, поскольку моя пещера не годилась для постоянного проживания девиц. Вечером она уже звонила мне.

– Я все знаю…

– Что ты знаешь?

– Что у тебя любовница с ребенком…

– Мне не нравится слово «любовница».

– Хорошо, пусть друг…

– Тебя что-то беспокоит?..

Она помолчала.

– Дядя Гриша просил передать тебе, что все сволочи.

Сказав это, она положила трубку, хотя звонок представлялся мне не такими безобидным, как могло казаться. Полине я, конечно, ничего не сказал, но, похоже, ее тоже что-то беспокоило. Ночью она растолкала меня, что было настолько в ее стиле, что я даже не чертыхнулся.

– Снежинка – человек терпимый?

– Не знаю, а что…

– Я волнуюсь…

– С чего бы?

– Ладно, спи…

На следующий день вечером Снежинка была у меня, изображая внимательного, любящего и слегка виноватого ребенка. Она отреагировала на мою критику по части прически и вернула себе днепропетровский имидж. Я в свою очередь изображал, что о вчерашнем звонке не помню, был несказанно рад и всем своим видом показывал, что не собираюсь говорить на щекотливые темы.

На том взаимные изображения кончились. Началось «реалити-шоу».

Потоптавшись у стеллажа с книгами, проявив показной интерес к пейзажу местного художника и осуждающе проведя пальцем по слою пыли на письменном столе, она вернулась на круги своя.

– Кто это женщина?

Я решил потянуть время:

– О ком ты?

– Ты знаешь, о ком…

– Снежана, я отказываюсь понимать твое чрезмерное любопытство.

Когда я сердился, то обращался к ней по изначальному имени.

– Но это же так просто понять…

– Так объясни.

Она изобразила недоумение:

– Я ревную…

Мне показалось, что я ослышался…

– Ревнуешь?

– Да, ревную. Ты же ревновал меня к моим мальчишкам в Днепропетровске…

– Это не одно и то же… Так ты считаешь, что твой папа не имеет права на личную жизнь?..

– А почему ты думаешь, что я отношусь к тебе как к папе?..

Я вдруг почувствовал первые сигналы межреберной невралгии, о которой успел забыть со времен, предваряющих мой отъезд в Среднюю Азию…

– А как к кому ты ко мне относишься?

– Как мужчине, которого люблю…

Мне показалось, что я ослышался. Боль в груди становилась все сильнее, теперь она уже сдавливала меня так, будто через мою голову и плечи умудрилась протащить узкий обруч…

– Ты думаешь, что городишь?

Я понимал, что говорю грубо, но ничего иного на язык не шло.

– Думаю…

Я подошел к столу, выдвинул ящик, где хранились лекарства, и начал искать болеутоляющие таблетки, но был только анальгин, а он в таких случаях мне не помогал. Снежинка спокойно сидела в кресле и наблюдала за мной. Меня начали все сильнее беспокоить ее глаза, пронзительней.

– Ты не могла бы оставить меня одного?

Теперь эти глаза были уже злыми…

– Гонишь?..

– Если хочешь, гоню…

В глазах было уже бешенство.

– Хорошо.

Слышно было только, как оглушительно хлопнула дверь. Боль в груди стала почти невыносимой, а потом со мной стало что-то происходить…

* * *

Помню только, в ушах стоял жуткий гул. Он походил то ли на скрежет железа, то ли на пронзительный визг тормозов. Вокруг кружила чернота, такая липкая и вязкая, что я не мог отделить себя от нее, хотя и знал, что если попытаюсь пошевелиться, то тысяча толстых игл, коловших мою грудь, мгновенно превратятся в миллионы.

Будто сквозь толстые стены до меня доносились слабые отголоски улицы, но сразу же тонули все в том же невыносимом лязге. Иногда в него вплетались мелодичные звуки, похожие на те, что издает флейта, но быстро пропадали, и какофония продолжалась. Я потерял представление о времени, понимая лишь, что лежу, поскольку находился в горизонтальном положении, но на чем лежу и главное где, не сознавал. Что-то произошло, это я тоже понимал, и теперь пытался вспомнить, что именно.

Сосредоточиться мешала все та же какофония, но теперь она стала меняться, гул и лязг ослабли, и слышалась все больше флейта, которая постепенно становилась все более организованной, осмысленной и постепенно фокусировалась, пока наконец не превратились в трель. Теперь она была даже приятной, и я поймал себя на том, что не только с удовольствием слушаю ее, но и пытаюсь понять, откуда она исходит. И тут я сообразил, что это звонит мой мобильный телефон. Значит, стул, на котором я обычно его оставляю, когда ложусь, рядом, и надо лишь дотянуться… Я пошевелил рукой. Было больно, но стул и телефон нащупал… Потом был тревожный голос Полины.