— Чего? — спросил Кирилл, подняв глаза.

Я сглотнул и ответил с усмешкой:

— Так, задумался.

Рассказать Кире? «О чем думаешь? Да вот прикидываю, как бы сожрать тебя…»

Расплывался сизый дым, в соседнем зале надрывалось «Радио-шансон», со всех сторон доносился гул голосов и звяканье посуды… Киря замаривал червячка, я цедил водянистое пиво. Разговор шел самый незначительный. Я мыслями был далеко. Что, и главное, как рассказать другу? И вообще, меня вдруг обуяли сомнения — имеет ли смысл что-то рассказывать?

Одна из главных проблем в общении с людьми для меня — их предсказуемость. А когда человек становится предсказуемым, когда я заранее знаю, что он мне ответит, — он мне становится неинтересен. Я когда-то даже этакий рейтинг составлял… этот человек на неделю интереса… этот и вовсе на один разговор…

Но наша дружба с Кирей — дело особое. Даже если он превратится в ужаснейшего зануду (а он уверенным шагом к этому движется), мы все равно останемся друзьями. Между прочим, мы с ним не только друзья, но и побратимы. Классе во втором, начитавшись чего-то героического, мы расцарапали себе пальцы и смешали кровь. Конечно, сейчас смешно вспоминать, как я, высунув язык, старательно пилил палец кухонным ножом… А тем временем Киря, которому при виде ножа стало дурно, проковыривал кожу булавкой… Потом он эту булавку выронил и нечаянно на нее сел, и из глаз у него текли слезы, но он мужественно рассуждал, что кровь из ягодицы не подходит для такого серьезного обряда… И все же — для меня это было серьезно. Для него, уверен, тоже. Настоящая дружба — это не вопрос интересного общения, это уровень доверия. Иногда мы не пересекались месяцами, а потом встречались так, словно вчера расстались. Главное, мы знали, что можем полагаться друг на друга.

Но между мной и Кирей есть одно принципиальное различие. Он человек абсолютно рациональный. Если я с детства питаю слабость ко всякой мистике, отношусь к глюкам совершенно серьезно, они для меня так же реальны, как сама реальность (ну, по крайней мере, так же значимы), то для него глюки — однозначно диагноз. А поскольку все случившееся со мной в последнее время было в высшей степени иррационально, я решил рассказать Кириллу только самое очевидное. То есть — про драку с Валенком.

— Теперь понятно, почему ты в темных очках, — хмыкнул Киря. — Неужели все так мрачно?

— Хуже, чем ты думаешь.

— У врача был?

— Нет еще.

Киря посмотрел на меня с сожалением.

— Ну вот зачем ты нарываешься?

— А почему бы нет?

— Да потому что тебе постоянно прилетает.

— Ну, иногда случается и наоборот, — жизнерадостно ответил я.

— Редко. Как ни встретимся, опять ты куда-то влип.

Киря дожевал ужасную котлету и закончил свою мысль, помахивая вилкой:

— Я знаю, в чем дело. Ты не можешь спокойно пройти мимо несправедливости. Я, в принципе, одобряю. Но ты себя переоцениваешь. Надо же адекватно оценивать свои возможности…

Я только плечами пожал. Тяга к справедливости была сильнее и важнее любого расчета. Я считал, это правильно, и спорить на эту тему не собирался.

— Давай не будем рассуждать о справедливости. Я хочу, чтобы ты посмотрел мой глаз и высказал свое врачебное мнение.

— Да уж я понял.

Кирилл вытер руки салфеткой и сделал мне знак повернуться к свету.

— Только не пугайся и… поспокойнее. Я предупреждаю — там ты увидишь что-то очень странное.

— Ну показывай, не томи.

Я огляделся, убедился, что в нашу сторону никто не смотрит, и снял очки.

Несколько мгновений Кирилл сосредоточенно всматривался в мое лицо.

— И что? — спросил он, возвращаясь к тарелке.

Я ждал любой реакции. Только не такой.

Никакой.

— Как «что»?!

— Ну, фингал… Самый обычный фингал.

— А цвет глаза тебя не смущает? А зрачок?!

Кирилл еще раз бросил на меня взгляд.

— Да нет… Нормальный зрачок.

Я разозлился. Издевается он надо мной, что ли?

— Что, вертикальный зрачок — это теперь нормально?!

Киря нахмурился. Снова развернул меня к свету, заглянул в глаз.

— С чего ты взял, что он вертикальный? — спросил он, глядя на меня как-то подозрительно. — У тебя после удара… э-э-э… с головой проблем не было? Сознание не терял?

— Да потому что…

Я оборвал себя на полуслове. Потому что, наконец, понял.

Киря просто не видел мой змеиный глаз!

Казалось бы, мне должно было полегчать. Но мне стало так жутко, что руки задрожали, и я спрятал их под стол.

Значит, не к окулисту мне надо идти, — а к психиатру.

Кирилл смотрел на меня хмурясь. Видно, выражение моего лица ему не нравилось.

— Внешне ничего особенного, — заговорил он. — Ну, кровоподтек, гематома… опухоль почти спала. Но если у тебя мутится зрение или двоится в глазах, тебе надо к специалисту, и, чем быстрее, тем лучше. Отслоение сетчатки, а при ударе такое бывает — это очень серьезно… И неплохо бы сделать рентген костей черепа… И доплерографию… Ты меня слушаешь вообще?

Я глядел в сторону, ссутулившись.

Значит, зря я сегодня весь день, как идиот, просидел в темных очках, выслушивая дурацкие советы теток. Можно было и не маскироваться.

Не было никакого превращения. Только сдвиг в башке.

Видимо, от удара Валенка там что-то и сдвинулось. А именно — стекла крыша.

Мне стало безгранично тоскливо. Внезапно я почувствовал себя очень одиноким.

Меня и раньше смутно посещало это чувство, несмотря на насыщенную жизнь и множество приятелей. Но тут вдруг словно поставили перед фактом, точнее, перед зеркалом — и там отразился я один, а вокруг пустота.

Несколько минут я с трудом поддерживал разговор, едва слушая, что мне втолковывает Кирилл. А он явно переживал за меня. Даже написал мне на каком-то клочке, что купить из лекарств и какие обследования пройти. Я сунул клочок в карман, не глядя, тут же забыл о нем и при первой же возможности начал прощаться.

Все было очень плохо.

На улице уже давно стемнело и сильно подморозило. С неба сыпал легкий сухой снежок. В общем, зима вернулась. Я был одет совершенно не по сезону. Но мне было все равно. Я злобно выкинул в урну темные очки и пошел дворами в сторону дома, предаваясь мрачности и всерьез раздумывая насчет визита в дурдом.