Стоя на берегу, Элен смотрела, как хлеб, будто покорный ее воле, уплывает прочь. Похолодало, но она не двигалась с места, только крепче куталась в шаль. «Море-океан, вода-кормилица! Отдай жениха моего, вороти его невредимого», — повторяла Элен. Светлое пятнышко становилось все меньше, пока не исчезло вдали. Она верила, что вот-вот огонек появится снова, а вместе с ним вернется возлюбленный. Главное не терять надежды, и Урия отыщет путь домой.

Спустился предрассветный туман, стало еще холоднее. Она все ждала. Шли часы, Элен устала стоять и примостилась на обкатанном валуне. Так и застыла, не отрывая взгляда от лунной дорожки.

Глаза слипались, Элен изо всех сил старалась не уснуть. Прилечь бы хоть на пару минут. В берег толкнулся кусок бревна, упорные волны промыли в нем неглубокую выемку. Топляк оказался легким, Элен вытащила его из воды и положила под голову. Теперь на океан можно было смотреть лежа.

Временами накатывал сон, но через мгновение Элен снова открывала глаза В который раз очнувшись от мимолетного забытья, она разглядела на горизонте мерцание. Может это ее свеча? Сердце заколотилось. Нет сомнений, вдали что-то светится. Она тотчас вскочила на ноги. Темнота начала таять, и с темнотой, казалось, тает отчаяние. Свет наполнил душу. Получилось! В самом деле получилось! Но тут сияние стало расти, разливаясь вдоль горизонта, и весь мир озарился солнцем.

Просто рассвет. Еще один рассвет без Урии.

Ни Урию Слейни, ни Эдварда Поттла больше никто никогда не видел.

Мисс Лэрейси дрожащими пальцами гладила фотографию жениха.

— Урия, — нежно шептала она. — Я ведь, знаешь, никого потом не любила. Тебя одного. Правда-правда. Как Бог свят.

Джозеф стоял в саду Критча и смотрел из темноты на освещенные окна соседки. На лужайке перед домом стрекотали кузнечики, негромко гудели электрические провода. Где-то у нижней дороги без умолку мяукала кошка — наверное, просилась домой. Давешняя косматая собака уселась перед дверью Клаудии и повернулась мордой к дороге, не обращая на Джозефа ни малейшего внимания. Может отдать ей остатки ужина? Есть еще гамбургер и полпорции жареной картошки. Он, как положено, зачмокал, подзывая собаку, но зверюга и ухом не повела. Хоть бы показалась завтра — вот Тари обрадуется.

После ужина он долго играл с Тари в салочки, а когда выбился из сил, предложил пойти домой слушать радио. Тари, немножко повисела на отце, ей хотелось еще поиграть, но потом с неохотой согласилась. Приемник ловил звук какого-то телеканала. Шла комедия. Они представляли себе персонажей и комментировали реплики. «Глаза б мои на тебя не глядели!» — кричала героиня, и Джозеф предположил, что дело происходит в приюте для слепых. Ревел записанный смех зала, и отец с дочерью тоже хохотали от души. В другой сцене кто-то возмущался: «И это все?! Это все, что мне причитается?!» Тари утверждала, что при этом он держал мешок, в который сыпались люди, машины, дома. «Какая умница», — подумал Джозеф.

Пора ложиться. Он наспех прочитал дочери три книжки, с нетерпением ожидая, пока та заснет. Джозеф вымотался вконец, но воображение уже рисовало Клаудию, мелькающую в окне.

Из соседских окон лился умиротворяющий свет. Два одиночества живут в разных домах — у него ведь и с Ким почти так же. И все же, что-то подсказывало: Клаудия в доме не одна. Хотя присутствия мужчины пока не ощущалось. Джозеф взглянул на небо. В ледяной вышине, так высоко, что кружилась голова, сияли звезды — и яркие, и потусклее, и совсем крошечные, сливающиеся в млечный туман. Он не был готов к тому, что здесь, в Уимерли, на него навалятся одиночество и тоска. Это Клаудия заразила его своим настроением.

В Сент-Джонсе Джозеф постоянно был чем-то занят: делами морского управления, исследованиями, работой за компьютером или чтением научных журналов. Когда работа надоедала, он отправлялся в центр, заходил в бар, потягивал пиво и слушал, как люди вокруг убеждают друг друга в своей исключительности. По дороге домой он брал напрокат кассету с фильмом. Привычная суета. А здесь совсем другое дело — тишина и покой. Волей-неволей начинаешь копаться в себе.

Он снова взглянул на соседский дом. Тари говорит, что видела девочку в окне у Клаудии. Интересно, ребенок был дома один или с отцом? Лучше бы, конечно, один. Что если Клаудию бьет муж? Потому она и ходит сама не своя. Дай бог, чтобы дочь была для нее утешением, как для него — Тари. Все в мире происходит ради детей. Мы о них заботимся, а они нас утешают.

На заросшей дорожке возле дома не было машины. Джозеф был почему-то уверен, что, будь в доме хозяин, он наверняка ездил бы на тяжелом пикапе. Может, он уехал? Ушел в море? Но подъезд к дому зарос давно. Не пройтись ли по дороге? С нее можно хорошо видеть окна. Глядишь, что-нибудь да прояснится.

Он продолжал наблюдать. Ночной воздух приятно холодил кожу. Возбуждение росло. Мысль о том, что можно подкрасться поближе, щекотала нервы. Вдруг он вспомнил, что Ким дала им с собой бинокль. Перехватило дыхание. Он поспешил к заднему крыльцу, стараясь не споткнуться в темноте.

В кухне Джозеф снял бинокль со спинки стула и долго вертел в руках. Что же он делает? Раньше, до развода с Ким, он любовался в бинокль только на воробьев, зябликов и синекрылых соек, что толклись у кормушки. Накануне утром Ким сказала: «Будете на китов смотреть». Кто бы мог подумать, для чего эта штука пригодится на самом деле. От запаха духов, которым пропитался футляр, защемило сердце. Киты. «Ты каким животным хочешь быть?» — часто спрашивала Тари. И Ким всегда отвечала: «Китом».

Хватит мямлить. Джозеф вышел на улицу и навел бинокль на большое окно в торце соседского дома.

Клаудия вошла к себе в спальню и остановилась у окна. У Джозефа затряслись руки, и он крепче сжал бинокль. На соседке была все та же красная ночная рубашка, наглухо застегнутая у горла. Клаудия держала карандаш и толстую тетрадь. Подошла к кровати, села, привалилась к стене. Над кроватью — большая картина: волны, пенясь, бьются о мрачный утес, брызги висят пеленой. С улицы видны были только голова и плечи Клаудии. Кровать не разглядеть, но, судя по всему, кроме Клаудии на ней никого не было.

Соседка что-то писала в тетради. Листала страницы, перечитывала написанное. Наверное, вела дневник. Как она была соблазнительна! Почти год у Джозефа не было женщины.

Далекий свет фар скользнул по траве и кустам, где стоял Джозеф. По верхней дороге взбиралась машина. Если бы не ремешок, тяжелый бинокль непременно упал бы. Джозеф попятился в тень.

Перед домом Клаудии машина затормозила. Черная собака насторожилась и стала принюхиваться. Стараясь не шуметь, Джозеф снова взглянул в бинокль. Услышав шум мотора, Клаудия прервала чтение и подняла голову. У Джозефа вспотели ладони, кровь прилила к щекам. Мало того, что он бесстыдно заглядывает в чужие окна, что он предает Ким, так его вдобавок сейчас застукают. Ну и пусть. Он не торопился опускать бинокль, продолжая смотреть на Клаудию. Машина медленно двинулась к дому Критча.

Джозеф облизнул пересохшие губы и прислушался. Мощный мотор, судя по звуку. И правда, из-за угла выехал армейский джип.