были проще — для меня. Днём знакомишься с очередной красоткой (а то и вечером), а ночью уже кувыркаешься с ней на кровати. Пришёл, увидел, победил. Всё просто и понятно, без надуманных заморочек. А то и вовсе: «Ночь, проведённая вместе, ещё не повод для знакомства» — бывали у меня и такие отношения. Но вот подслушанные вчера рассуждения Аверина и Могильного ввели меня в «культурный шок».

Парни вечером размышляли о женщинах. Делали это тихо, будто говорили о чём-то постыдном (и это недавние дембеля!). Я развесил уши: впитывал понятия современной «советской» молодёжи о взаимоотношениях между представителями противоположных полов. И тихо офигевал. Потому что Пашка и Слава озвучивали совсем уж дикие в моём представлении вещи. Слушал их рассуждения, и мне казалось, что я угодил не на сборище студентов, а «на смену» в пионерском лагере (для самых юных пионеров!).

Ну как может взрослый мужчина гадать о том, на каком по счёту свидании должен («попытаться»?!) девушку впервые поцеловать? «Что?!» Они не спорили о том, стоит ли ту или иную девчонку затащить в постель: не обернётся ли это проблемой в дальнейшем. Они говорили о первом поцелуе в таком ключе, точно обсуждали предстоящий штурм Измаила! И это рассуждали не «забитые ботаники», а парни, отслужившие срочную, на которых с интересом поглядывали почти все девчонки группы.

Парни озвучивали какие-то дикие в моём понимании теории о том, сколько месяцев должны встречаться с девушкой до первого поцелуя (месяцев — не часов!). А я пытался представить, чем все эти месяцы они вместе со своими избранницами будут заниматься. В города играть? Читать друг другу стихи? Разрабатывать советскую Лунную программу? Я не мог представить себя рядом с красивой девчонкой в роли статиста. И потому даже порадовался, что кроме Альбины Нежиной в круг моих «интересов» никто из студенток не попал.

А вот о Нежиной от тех же сплетников Аверина и Могильного узнал немало интересного. Оказывается, Альбина была зареченской. Она хоть и жила едва ли не на другом конце города, но в общежитие заселиться не захотела. До поступления в институт никто из моих нынешних одногруппников её не знал. Зато теперь все дружно обсуждали её личную жизнь — гадали, откуда у неё деньги на наряды, сплетничали о том, что первого сентября Королева приехала в институт на такси вместе с заведующим кафедрой горного дела.

«Расслабься, Дима, — сказал я. — Девочка знает себе цену. И на тощего выпускника школы-интерната не соблазнится. О чём вчера ясно дала понять. Так что закатай губу. Гони мысли о Королеве из головы. И порадуйся, что не успел вляпаться в неприятности. Жениться ты на девчонке не собираешься. А вот поссориться из-за неё с завкафедрой вполне можешь. Тебе оно надо? Радуйся, что Нежина сразу обозначила своё отношение к тебе. И не пытайся морочить девчонке голову».

Я прогнал из головы мысли о женщинах (в прошлой жизни научился говорить «нет» и своим неуместным желаниям, и желаниям охотниц за моей фамилией). Попытался размышлять о своём ближайшем будущем, исходя из мысли, что не сплю, а действительно очутился в прошлом. Да ещё и с учётом того, что моё сознание попало не в меня молодого, а в тело будущего насильника и террориста. Низкорослого (как же меня утомляло смотреть на своих сокурсников снизу вверх!): из парней ниже меня в группе оказались только двое.

У нового тела насчитал множество недостатков. Но обнаружил и преимущества перед мной прошлым — пусть и незначительные. Та же игра на гитаре, к примеру. Вспомнил, как уговаривали меня вчера продолжить концерт. Я отказался: сослался на усталость и появившуюся в голосе хрипоту. Владелец гитары подобрал эстафетную палочку — около часа развлекал студентов сольным выступлением. Теперь я понимал, что поступил вчера правильно. Кто его знает, чего бы я там сгоряча напел. В моём репертуаре было много «несоветских» песен.

Прислушивался к храпу и сопению студентов. Вспоминал об услышанных вчера в чужих разговорах сведениях. О советской школе. О «светлом будущем», которое обязательно наступит. О горном институте. О Зареченске. Подслушал я и кое-что о прошлом своих одногруппников. Пашка Могильный, как оказалось, имел разряд по шахматам. Оля Фролович семь лет посвятила гимнастике. Надя Боброва — чемпионка города по тяжёлой атлетике. Славка Аверин в старших классах боксировал.

«Сплошные спортсмены вокруг, — подумал я, поворачиваясь на другой бок. — Не горняки, а настоящий спортотряд».

Может, и Комсомолец в своём интернате не только за струны дёргал? Да только его об этом теперь не расспросишь.

«Дальше посмотрим: глядишь, ещё окажется, что я разрядник по плаванию или по прыжкам в высоту. А не по литерболу, как в прошлой жизни».

В девяностых мы чаще пьянствовали, чем уроки учили. Было же время…

«Но с песнями — это я зря затеял, — мысленно отметил я. — Без знания современного репертуара мне в музыкантах делать нечего».

* * *

Утром я пожаловался Пашке Могильному, что потерял голос. Решил сыграть на опережение, заранее отвертеться от просьб «что-нибудь спеть»: ведь вечером такие наверняка бы последовали (а я бы замучался фильтровать свой репертуар, с его «и целуй меня везде, восемнадцать мне уже» и «Владимирский централ, ветер северный»). Разговаривал с Пашкой громким шёпотом, изображал хрипы и покашливание. С остальными — и вовсе обходился жестами и печальными вздохами. Что привело к непредвиденному: за моё лечение взялась Света Пимочкина.

— Нет, ну ты зря вчера учудил с этим мытьём у колодца, — сказал Могильный.

— Совсем вы, мальчишки, бестолковые, — закудахтала узнавшая о моей болезни Пимочкина. — Закаляться нужно совсем по-другому! Я читала об этом в «Советском спорте». Кто же так сразу лезет в холодную воду? Балбес. Ну, ничего, Александр: я быстро тебя поставлю на ноги. Мама меня учила лечить простуду. Вот увидишь: уже вечером тебе станет легче. Возьму над тобой шефство!

Я попытался доказать Светке, что прекрасно стою на ногах, что не чувствую себя больным, что потеря голоса — ерунда, а не болезнь. Но мой шёпот остался неуслышанным из-за Светкиных горестных причитаний.

Пимочкина с упорством истинного комсомольского вожака принялась за дела. Припахала для помощи мне и старосту, с самого утра вертевшегося рядом с ней. Славка по её указке бегал кипятить воду, мыл посуду — совершал совсем не геройские, но полезные с точки зрения комсорга действия. Ещё до утреннего похода «в поля» меня накормили мёдом и «гематогеном», дважды напоили горячим чаем, влили в меня три ложки незнакомой горькой настойки,