– Мам! – произносит она и, обернувшись, наталкивается на меня. – Оставайся там и накрывай на стол, договорились?

– Прости, я забыла.

Я возвращаюсь в столовую и примерно минуту стою неподвижно. Не могу вспомнить, что мне нужно сделать. Слышу, что в соседней комнате кто-то есть.

– Я знаю, Кэти, но я ей сто раз говорила, – произносит голос. – Лучше бы она забыла.

Слышу какой-то невнятный ответ и снова тот же голос.

– Прикольно, черт побери!

Иду на голоса. Оказывается, это Хелен.

– Ты снова вернулась? – говорит она. – Я же просила тебя помочь мне. У тебя есть листок бумаги?

Она протягивает руку, и я даю ей голубой квадратик. Хелен снова лезет в выдвижной ящик, выуживает из него ручку и пишет: «Накрыть на стол». После этого возвращает мне бумажку.

– Дай мне остальные записки, – просит она. – Я положу их в какое-нибудь надежное место.

Вернувшись в столовую, я начинаю раскладывать на столе салфетки, а поверх них – ложки. Беру столовые приборы и минуту стою в задумчивости. Не могу вспомнить, по каким сторонам тарелки их нужно положить. Вилка справа? Или слева? Кладу их туда, где, как мне кажется, они должны лежать. Но затем меняю решение. Беру еще один нож и вилку. Глядя на собственные руки, пытаюсь изобразить процесс разрезания пищи. Так они лежат правильно или их следует поменять местами? Пытаюсь их переложить. Они кажутся мне одинаковыми.

Когда входит Хелен, я стою и изучаю свои руки: разглядываю морщины на костяшках, пергаментную кожу, пигментные пятна.

– Ты закончила, мам? – спрашивает Хелен. – Что ты здесь делаешь?

Я не поднимаю на нее глаз. Это такой пустяк – знать, куда выкладывать столовые приборы, – но я чувствую себя так, будто не прошла важное испытание. Какая-то малая часть меня бесследно исчезла.

– Смотрится красиво, – говорит Хелен, и ее голос слишком радостный. Она обходит стол кругом, и я наблюдаю на ней краем глаза. Вижу, что она смотрит на меня. Вижу ее сомнение и быстро меняю местами нож и вилку. Она ничего не говорит. Не указывает мне на мою ошибку.

– Больше не проси меня накрывать на стол, – заявляю я.

На улице темно, но на краю неба брезжит серый свет. Скоро наступит день, а я должна закончить это дело. Мелкая туманная морось липнет к волосам, рукам и ногам. Он вызывает у меня дрожь, но, к счастью, не тревожит землю, что кучей лежит вокруг меня. Теперь мне приходится сильно наклоняться, чтобы копать. Медленно делаю вдох, и мне кажется, будто во рту остается вкус земли. Мои колени, на которых я стою, дрожат, ткань брюк постепенно впитывает влагу сырой земли. Земля прилипла к рукам, забилась под ногти так сильно, что мне больно. Где-то, где-то в земле лежит вторая половинка пудреницы. Передо мной ямка. Ямка, выкопанная мной прямо посередине зеленого ковра сада. Неожиданно я понимаю, что больше не могу думать о том, что делаю здесь и что ищу. На какой-то миг мне становится так страшно, что я боюсь даже пошевелиться. Я не знаю, что делать дальше. Это может быть все, что угодно. Я могу рвать цветы на клумбах или валить деревья, набить себе рот листьями или вообще уйти под землю, но тогда Хелен придется меня выкапывать.

На меня накатывает паника. Я свожу вместе лопатки и втягиваю голову в плечи. Чувствую, как от холода начинает ломить суставы. Я медленно отряхиваю с рук грязь и вытираю их о зеленый ковер сада, не о мох, а обо что-то другое. Медленно выпрямляюсь. Я по-прежнему испытываю желание копать дальше, отыскать что-то спрятанное в земле. Но что же такое может быть в моем саду? Если это не то, что я в нем посадила. Неужели я здесь что-то зарыла и забыла об этом?

Я стою и покачиваюсь. Меня обступает призрачный, лишенный теней сад, но затем над кронами деревьев вдалеке вспыхивает искорка бледного золота. Рассвет превращается в день. Луч солнца высвечивает летящую в небе птицу. Он еще не достиг того места, где я стою, и я пытаюсь нащупать что-то знакомое в этой игре света и тени. Увы, у меня ничего не получается, и тогда я надавливаю ногой на холмик только что выкопанной земли, сваливая его в ямку, после чего затаптываю. Сейчас раннее утро, и я нахожусь в саду. Как здесь сейчас красиво! И как приятно! Приятно глотнуть свежего воздуха и понаблюдать за восходом солнца. Но я вся дрожу от холода и поэтому бреду обратно к дому. Я вышла, чтобы полюбоваться рассветом, подышать воздухом и немного размяться. Не о чем беспокоиться. А теперь я пойду и сделаю что-нибудь такое, чего не делала уже целую вечность.

Я приму ванну.

Оказавшись в ванной комнате, я открываю краны, добавляю в воду немного вязкой цветной жидкости – какую-то пену для ванны, которую купила для меня Хелен. Стаскиваю с ног брюки. От соприкосновения с сырой, холодной землей кожа вся какая-то серая. Затем я снимаю шелковую ночную рубашку. Я никогда в ней не сплю, лишь изредка ее надеваю. Хотела бы я знать, зачем надела сегодня эту бестолковую вещь. Сжимаю в кулаке тонкую ткань и слушаю, как в ванной шипят и лопаются пузырьки пены.

Нет, наверное, я решила сделать себе приятно. Красивая шелковая ночная рубашка для чудесного солнечного утра. Почему бы нет? Я бросаю ее на пол и осторожно забираюсь в ванну. Мне нравится находиться в воде. Считается, что пожилые люди не принимают ванну. Мы должны принимать душ, сидя на стульчике. Но как о чем-то думать, когда вам приходится балансировать на куске пластмассы, когда струя воды бьет вас по голове? А мне нужно думать.

Я тянусь за губкой, скользкой банной губкой, и мои руки дрожат. Я уже не знаю, почему приятно провожу время, но в любом случае не возражаю против ванны – ведь с меня смывается грязь, которой я испачкалась в саду. Во рту неприятный затхлый привкус. Он заставляет меня вспомнить о том времени, которое я проводила в кровати в детстве, и поэтому провожу краем губки по рту. Как это приятно – снова стать чистой, после того как много поработаешь. Вот если бы еще вспомнить, над чем мне пришлось так усердно работать…

Вымывшись и вытерев тело полотенцем, ищу в шкафу одну из старых рубашек Патрика. Хелен хотела забрать их все, чтобы надевать для работы в саду, но несколько штук я себе все же оставила. Некоторые из них очень хороши, их шили для него по заказу в Кувейте. Материал мягкий и все еще крепкий. Очень приятно надеть такую вещь. В ней и удобно, и она напоминает о прошлом. Я почти в состоянии убедить себя, что рубашки все еще сохранили запах Патрика, хотя, конечно, после его смерти их стирали много раз. Это белая рубашка в светло-серую полоску, хлопковая. В ней сначала немного холодно. Она слишком велика для меня, но это даже неплохо. Я заправляю ее в брюки, накидываю на себя кардиган и, прежде чем спуститься вниз, застегиваю ее на все пуговицы. Только что пришла Карла. Она заваривает чай.

– Спасибо тебе, Полли, – говорю я, но она как будто не слышит.

– В ванной много грязи, – заявляет Карла, когда я вхожу в кухню. – И много грязи на лужайке. Что вы там делали?

Ее вопрос заставляет меня поморщиться. Почему я помню сад, землю и росу, но ничего не помню о той причине, по которой туда ходила? Засовываю пальцы в рукав кардигана и представляю себе бледно-золотистый рассвет, окрашивающий искорками серые листья. До этого они были бесцветными, а под солнечными лучами они как будто оживают. Я это все отлично вижу, просто не могу понять, когда это было. В одну из тех ночей, когда я ждала возвращения Сьюки? По крайней мере, это случилось когда-то очень давно. Теперь я больше никогда не встаю в такую рань.