Ее разбудил дневной свет или шум; и, полуоткрыв глаза, зевая, она потягивалась на постели, вся покрытая густыми прядями волнистых волос, которые змейками скользили между пальцами ее рук.

Браскасу уже не было возле нее. Она, ища его глазами, лениво окинула взглядом комнату и увидела его у окна, уже одетым, с согнутой спиной, тщательно вычищающим своими длинными руками шлейф ее платья.

— Поди сюда! — сказала она глухим, полусонным голосом.

— Я чищу твое платье, оно было все в пыли. Ты беспорядочна.

— Как?

— Я люблю порядок. Посмотри. Я все прибрал здесь, У тебя мало мебели я, поэтому и устроил из подушек кресла. Взгляни, как чисты стекла! Протирают их так: сначала, подышат на них и потом трут сухой тряпкой, а если есть под рукой, испанские белила, то дело становится еще проще. А вот еще что; в другой раз, приказывай задувать свечи раньше, чем уснешь; огарки оплыли, и от них сделались пятна на ковре, которые очень трудно было отчистить.

— Что? — спросила, она.

— Я говорю, очень трудно отчищаются сальные пятна на ковре. Но будем говорить поменьше и толковее. Есть у тебя корзина?

— Корзина?

— Да.

— Не знаю, вероятно. Зачем тебе?

— Чтобы сходить на рынок. Разве у тебя не едят?

— О! конечно. Приходящие сюда мужчины приносят с собой вина, дичь, фрукты.

— Плохая пища, точно меню в ресторане. Это портит желудок. Вот, посмотри, каким я тебя угощу кушаньем. Ты все свои пальчики оближешь! Где же корзина?

— Должно быть, в другой комнате.

Он вышел и вернулся с корзинкой в руках. Она сидела на постели, нагая, с распущенными волосами и спросила его:

— Ты мой слуга?

— Это стесняет тебя?

— Нет, мне все равно. Как хочешь. Какой ты смешной!

— Ну, да, твой слуга. Ты пойдешь сегодня куда-нибудь?

— Нет.

— Я причесал бы тебя.

— Ты умеешь причесывать?

— Вот увидишь! увидишь! Однако, пойду за провизией. У тебя нет денег? Это ничего. Я затрачу свои, сколько, понадобится. У меня будет книжка для записывания расходов, и я представлю тебе счет всему, когда ты будешь в состоянии уплатить; впрочем, не беспокойся, я не стану часто приставать к тебе за деньгами.

И вслед за этим, он торопливо направился к двери; озабоченный, с деловым видом служанки, которой некогда тратить время по-пустому.

— Кстати, сказал он на ходу, — если ты захочешь выйти из дому сейчас же, то найдешь свои ботинки в другой комнате, на полу. Я почистил их и пришил три оторванные у них пуговицы.

Браскасу, этот невзрачный человек, имеет свою цель — поступать таким образом. Очевидно, Франсуэла сильно взволновала его безумными рассказами о своем прошлом. «О! О! вот так женщина! Я никогда не встречал подобной, черт возьми!» И он почувствовал досаду на то, что в этой женщине нашел богиню. Но и раздосадованный, тотчас же смекнул, что Франсуэла, при ее красоте и страстной натуре, была чудовищно-прекрасное создание, мало пригодное для него лично, такого мизерного и слабого, но способная влюбить в себя до безумия других мужчин. В ней он открыл громадную, беспорядочную, но могучую по своей исключительности, силу, которую можно было эксплуатировать с большой пользой для себя. Отсюда вытекали тысячи соображений. Сила пара срывает крышку, но когда ее направляют разумно, то она движет вагоны.

Браскасу подумал, при этом, что с помощью подобной паровой силы, он сумеет заставить повернуться колесо фортуны. Он представлял себе Франсуэлу, с виду безнравственную, но сдерживаемую его надзором и под его же руководством; бросавшуюся в великосветский омут, смелую, пламенную, которая отдается целиком вся, то отталкивает ненужных ей людей. На развалинах этого усталого тела он, Браскасу, вовсе не способный потерять голову от чего бы то ни было, сумеет, конечно, найти те обломки, которые пополнят его кошелек, и на которые он, под старость, начнет жить честно, поселившись где-нибудь в деревне, у реки, наслаждаясь рыбной ловлей.

Составляя мысленно такие проекты, он закупал томаты, сладкий горошек, из которого, после того, как его поджарят на масле вместе с хорошим куском телятины, выйдет прекрасное рагу; а, ведь, он был большой лакомка и любитель таких вкусных блюд.

Через неделю, после этого они уехали из Пампелуны. Он увозил ее, и она этому не противоречила. Не все ли ей было равно: быть здесь или еще где? Притом же, она начинала привыкать к повиновению, только потому, что он делал вид, что сам повинуется ей. Незначительными услугами он старался выказать ей свою любезность, а она находила, его всегда забавным. Она походила теперь на льва, в клетке привыкающего смиряться перед раскаленным железным прутом. Смешно и полезно. Она, вообще, не любила, что ей прислуживали женщины. Ей нравилось, когда мужчина расставлял по местам мебель, вытряхал ковры, в то время, как она обувала туфли, полу привстав на постели; чтобы он подавал ей пеньюар, причесывал волосы, находя их прекрасными. Тем более, что прислуживание Браскасу отличалось особенным изяществом. Он стал для нее положительно необходим. Когда он уходил из дому, она была в большом затруднении, не находя нужных ей вещей; однажды, она созналась даже сама себе, подумав: «Действительно, я не сумею обойтись без Браскасу». Вообще же, он ее ничем не стеснял, уходил по вечерам и в другое время дня, чтобы не мешать ей своим присутствием.

Переходя из города в город, смело бросаясь навстречу случайностям, всюду любя и всеми любимая, она могла считать себя настолько же свободной, как и прежде. А в сущности, она постепенно становилась его рабой. Он так незаметно, с большой осторожностью, следил за ней, всегда с предупредительной улыбкой на губах, но все теснее и теснее суживая круг ее свободы, что, в конце концов, ока сделалась, в полном смысле, слова, его пленницей, даже не заметив этого. И в этом не было ничего удивительного, так как ее мало развитой ум, при пылкости натуры, не в силах был противостоять его практической смышлености; а в редкие минуты своего дикого, энтузиазма, когда, разражаясь бурным потоком горячих слов, все существо ее преображалось в нечто грандиозно-великое — в такие минуты она становилась слишком порывистой, страстной, прямодушной и чересчур поглощенной одной мыслью для того, чтобы вникнуть в мелочную хитрость и понять ее.

К тому же, у нее совершался весьма резкий переход от крайнего возбуждения к полнейшей апатии утомленного животного — беспрерывное волнение чувств в соединении с полнейшей бездеятельностью духа. И потому-то она и допускала без всякого протеста овладеть собой.

Он же, как уверился в своей власти над ней, то, немедля, грубо заявил о своей победе: точно вор, вошедший ночью, в башню, через потаенный вход, внезапно обнаруживает свое присутствие и тотчас дает почувствовать свою силу. Она отвечала на это равнодушной или доверчивой улыбкой; он бросал на нее гневные, повелевающие взгляды.

Сначала, он льстил ей, ласкал, упрашивал, потом прибегнул к жестким, суровым словам; большей частью, говорил лаконически: «Я тебе позволяю это», или же: «Я запрещаю». Сам выбирал ей мужчин.