На столике — два хрустальных фужера и бутылка шампанского Минского завода игристых вин «Шелест бального платья». Рядом, в тарелке, — крупно нарезанные помидоры, огурец и ломанная руками шоколадка «Алеся» с розовой начинкой. В фужерах шевелятся залезшие в них муравьи. Яся молчит. Председатель, у которого от стеснения особенно сильно покраснели уши, возится с шампанским — разрывает фольгу, расплетает проволочное крепление пробки, аккуратно вытягивает ее из горлышка (пробка, в отличие от всего остального в этой бутылке, настоящая). Наконец шампанское выстреливает и проливается на стол кисло пахнущей белой струей. Он подставляет фужеры, и муравьи гибнут в густой пене, похожей на ту, что исторгается огнетушителем в фильмах.

— Ну давай, Яся, выпьем за подвиг нашего народа в Великой Отечественной войне, — поднимает Виктор Павлович свой бокал.

— Может лучше за рост показателей по надоям? — спрашивает Яся и опрокидывает в себя отдающую мылом суспензию из фужера. Она пьет не потому, что ей хочется белорусского шампанского. Она пьет, так как хочет подыграть ему, чтобы посмотреть, как далеко и в какую сторону зайдет дело.

Виктор Павлович хочет что-то ответить, наверняка это реплика «Ну что ты сразу, так сказать, в атаку?», но его горло занято шампанским, из него исторгается лишь бульканье. Высосав фужер, он закусывает, как и полагается, помидорчиком с огурцом, и галантно протягивает блюдо даме. Дама отказывается.

— Возьми хоть шоколадку! — настаивает кавалер, но Яся пытается удалить трупы утопших муравьев из своего грааля. Трупы прилипли к хрусталю, и их приходится сковыривать веточкой.

— Мне это место предыдущий председатель показал, — оживленно рассказывает хозяин Малмыг. — Он с Машеровым, как вот я сейчас с тобой рядом, стоял. Петр Миронович приехал плотину открывать, подошел к нему, говорит: «Дай закурить». Он курил много, Машеров-то, а председатель наш…

Яся снова зевает, обнаруживая, что когда долго держишь рот распахнутым, зевок вдыхается в него как-то сам собой.

— Ладно, давай по второй! — предлагает Виктор Павлович Чечуха, снабжает фужеры пеной и уже без тоста опрокидывает пену в себя.

Яся поощрительно молчит. Ей интересно, куда свернет разговор без подвига народа в Великой Отечественной войне и Петра Мироновича Машерова. Собеседник не знает, куда деть руки, достает из кармана выглаженной белой рубашки с коротким рукавом расческу и начинает старательно зачесывать волосы назад. Становится объяснимым, зачем рубашке нужен этот карман. Когда молчание затягивается, он разливает остатки пены по бокалам и выпивает свой в абсолютном молчании. Затем вдруг решительно берет ее руку и смотрит на летящих по коже чаек. Он пытается подобрать нужные слова и спросить в стиле «Romantic Collection. Vol. 3», но ему это не удается. И он выдает короткое:

— Собака тебя, что ли, в детстве покусала?

— Не собака, — вздыхает Яся. — Немецко-фашистские захватчики. Хотели расстрелять за пренебрежение к подвигу советской народа в Великой Отечественной войне. Но в сердце не попали, только руку испортили.

Она все ждет, когда председатель начнет злиться, но он проглатывает ее издевки с невозмутимым выражением на чернявом лице. Руку при этом не отпускает. Затем тянет за собой по тропинке в сторону от беседки. Яся испытывает острый антропологический интерес. Ей не страшно, она уверена, что сможет остановить его на любом из этапов этой брачной игры одной-единственной фразой, верней — фамилией. Они пробираются сквозь орешник, даму едят комары, она отмахивается от них единственной свободной ладонью. Наконец пара оказывается на полянке, которую сумерки красят не меньше, чем красили они беседку с шампанским. Полянка упирается в два дерева, переплетенные друг с другом, как две пряди волос в косе.

— Смотри, Ясенька, — говорит кавалер интимным голосом, — это сосна и береза. Они росли рядом и поняли, что им никак друг без друга. И тогда ствол сосны стал склоняться к стволу березы (председатель, видимо следуя своей тщательно продуманной фантазии, начинает склоняться свежепричесанной шевелюрой в стиле Кайла Маклахлена к ее плечу), и они обнялись (он обнимает ее, тщательно минуя те части Яси, за прикосновение к которым теоретически может последовать пощечина). И когда их тела сплелись и затанцевали, их вершины начали целоваться.

Его губы ползут в сторону Ясиного лица, и тут внутри у нее происходит вспышка.

Вместо того чтобы вежливо выскользнуть из объятий и тихо объяснить, что такой мужчина, как Виктор Павлович Чечуха, при всей его внешней привлекательности и перспективности, при всей его должности и «Волге», при всей его выглаженной рубашке и диске «Romantic Collection. Vol. 3», не может интересовать Ясю ни сейчас, ни в будущем ввиду несовпадения интересов, жизненных устремлений и набора прочитанных книг; и что она желает ему счастья, пухлых детей и жены получше, так вот, вместо этой уже даже произнесенной про себя спокойной и взвешенной отповеди, она вдруг отталкивает представителя районной администрации и кричит ему в лицо:

— Как же вы мне все дороги! Дубоголовые некрофилы! Зомби из прошлого! Живущая в вечном «Артеке» армия Урфина Джюса! Юнцы, говорящие языком пленумов ЦК! Комиссии по распределению! Трудовые книжки! План по инвестициям! «Властелин села»! Молодой специалист! Подвиг народа! Немецко-фашистские захватчики!

Ясю колотит от злости. Она предъявляет ему больше, чем он заслужил своими наивными ухаживаниями. Но из девушки изливается, кажется, все накопленное за последние месяцы:

— Шашлычок под коньячок! Шампанское с помидорами! Кредит на телевизор! Стеклопакет на кухне! Программа развития села! Агрогородки! «Самые богатые и влиятельные»! Социальное молоко! Контрольная закупка!

Виктор Павлович испуганно молчит. Он не может понять ни услышанных слов, ни проявленных Ясей эмоций. Он пытается взять ее за руку и выдавливает:

— Ясенька, что на тебя нашло? Я ж по-хорошему…

— Ты диоровского «Фаренгейта» на себя больше налей! Нафталином будет меньше нести! — отрезает она и решительно марширует прочь с поляны и дальше — к дороге.

По пути она вспоминает, что до общаги — 36 километров по спидометру, а потому вариант эффектного ухода в лесную чащу чреват ночным автостопом, который окажется наверняка не более эффективен, чем дневной автостоп из Вилейки. А это значит, что топать придется до самого рассвета, под уханье сов и при обильном сопровождении окрыленного кровососущего гнуса. А потому она по плавной глиссаде возвращается к «Волге», решительно распахивает дверцу — но не ту, что расположена рядом с водителем, а правую заднюю дверцу, в которую обычно прыгает пассажир такси. И, низведя таким образом своего высокопоставленного ухажера до статуса шоферюги, сцепляет руки на груди и упрямо сверлит глазами приборную панель. Виктор Павлович Чечуха неуверенно переминается какое-то время у беседки, не в силах угадать, что он сделал не так. Затем заторможенно сметает овощи с тарелки в мусорный бак, аккуратно, чтобы не разбилась, помещает туда же бутылку из-под шампанского. Затем садится за руль и молчит некоторое время.