— Полдюжины и грамота на проход до Стольска, — так же одними губами ответил Ждан.

Трофим задумался, отвлекшись только на секунду, щелкнув пальцами. Вошедшая девушка принесла кружки и тыквенный сосуд с квасом, молча расставила перед гостями, разлила и так же неслышно удалилась.

— Согласен, — резко ответил Трофим, — сколько у меня времени?

Ждан пожал плечами и позволил себе смыть квасом остатки пустынного чая.

— Мы не спешим, нам важна добротная полная информация. Грамота на проезд со мной, как все соберешь, поезжай в Стольск и обратись в посольство, там и обменяетесь согласно договору.

Скрученная в трубочку бумажная грамота, которую с большой неохотой подписал этим утром князь, перекочевала в руки Трофима. Тот быстро смекнул, что такая бумажка сама по себе царский подарок — Трофим сможет провезти под ней в Стольск парочку возов товара, не платя никаких налогов Князю и не подвергаясь проверкам. А еще и новая порода лошадей, выведенная волками… таких еще ни у кого нет, они даже лучше лунных, которые, несомненно, очень умны, красивы и преданы, но до серых не дотягивают. Те способны без особого труда бегать по вязкому песку, перепрыгивать расстояния почти в два раза больше лунных и обходиться без воды почти двое суток, не теряя при этом скорости и силы. Лучший конь для пустыни, как ни крути.

— Договорились, — Трофим был весьма доволен сегодняшним днем, все итак шло неплохо, но такой договор под вечер просто пришедшее само огромное преимущество перед двумя другими лидерами, а быть сильнее других — единственное, что его интересовало в жизни. Поднявшись, Трофим раскланялся с волками. Потом крикнул одного из помощников, приказав вывести гостей к деревне. Когда они уже подошли к выходу из шатра, Трофим вдруг негромко сказал:

— Вы не выживите в пустыне. — Сказал как будто сам себе, тихо и смотря в сторону.

Волки замерли у входа, хмуро разглядывая друг друга. Губы Ждана шевельнулись, словно он хотел что-то ответить, но так ничего и не произнесли.

Я ушла спать без ужина. Закуталась в два одеяла, больше не было, сверху плащ положила и все равно мерзла ужасно. Это Стаськины слова меня леденили, сдавливали шею круглыми студеными шариками.

Посреди ночи, в полной тишине я вскочила и начала одеваться. Не знаю почему, просто вскочила, схватила одежду и быстро ее натянула. И понеслась на конюшню, как только никого не разбудила своим топотом? В это время все крепко спали.

Даже мальчишки на конюшне не было, хотя обычно он там, в углу и ночевал. Мотылек меня как будто ждала. Терпела, пока я неуклюже ее седлала, с непривычки долго. Зато радостно заржала, выехав за ворота. И сама рысью сорвалась к лесу, к моему тайному уголку у озера, как почувствовала, что мне туда надо.

Свет почти полной луны разбавлял мрак, делая его безлично серым. В лесу, конечно, темнее, но зато вода озера… сверкала как огромная рыбина, покрытая бесчисленными крошечными чешуйками. Я спешилась на пологом берегу, там, где огромное бревно наполовину упало в воду, корнями все еще цепляясь за землю. Жаль слишком холодно, чтобы купаться, я бы до утра из воды не вылезла, будь сейчас лето. Всегда сюда приезжаю, деревенские сюда не заходят, от тракта далеко, от дома развлечений — тоже. Он на той стороне, прямо напротив места, где сейчас сижу. Огромное озеро разделяет нас и делает дом таки маленьким, таким игрушечным, неопасным.

Сегодня там тоже веселье, я вижу огромный костер и гирлянды огоньков на деревьях вокруг. Иногда доносятся обрывки голосов, песен и смеха.

Ночной осенний лес пахнет как большая корзина грибов, собранная холодным утром. Всегда мечтала, чтобы в моей комнате так пахло, жаль это невозможно.

Я слышу, как плещется вода, ровно и звонко. А потом — сильнее, по нарастающей, постепенно перекрывая все другие звуки. Рыбина поворачивается с бока на бок, заливая берег волнами.

А после — звук, как будто собака отряхивает мокрую шерсть. Тогда я вскочила и пошла туда, где начинался лес. Дошла до первого дерева, положила на него ладонь, оборачиваясь вокруг ствола и нос к носу столкнулась с Радимом…

На нем были только холщовые кальсоны до колен и черный кожаный шнурок на шее. А обуви не было. С мокрых волос, торчавших во все стороны, вниз по лицу и телу текли капли воды, оставляя на коже блестящие дорожки, сверкающие под лунным светом матовым блеском.

Оказалось что он выше меня на полголовы. У него было очень сосредоточенное лицо, он смотрел на меня не мигая, но в глубине глаз мерцал огонек, как маяк, к которому нужно плыть.

Я немножко его поразглядывала — плечи, грудь, живот, руки, одной он держался, как я, за дерево. Шея, контуры ушей и полос на голове, в темноте почти неразличимых, лицо.

А он вдруг поднял вторую руку и кончиками пальцев очень осторожно прикоснулся к моей щеке. Очень легко погладил, как будто мягким перышком провел.

Все замерло. В мире не осталось ничего более важного, чем лицо напротив, ничего более правильного, чем быть рядом с этим теплым существом, словно излучающим притягивающую ласковую волну. Время вокруг застыло…

Резко взвывшим порывом ветра из-за озера донесся громкий взрыв фейерверка. С меня как пелена спала, я резко посмотрела на тот берег, а потом на Радима.

Почему я раньше не подумала, откуда он тут взялся? Ладно, пусть не сразу, но теперь пора понять, откуда. Оттуда, из дома развлечений, стоит тут неодетый и глаза горят. И неизвестно, в каком он настроении.

Что я делаю? Стою и разглядываю полуголого чужака? Я так резко отшатнулась и попятилась назад, что его рука осталась висеть в воздухе. И что вообще делаю… тут? Он тоже оглянулся в сторону дома, наверно, поэтому без удивления смотрел, как я пячусь назад, а потом несусь к Мотыльку, заскакиваю верхом и тут же срываюсь с места. И всю дорогу скачу галопом, хотя в темноте это и опасно.

А потом, пробравшись в комнату и укутавшись одеялами, на самой границе сна вздрагиваю, ощущая его нежные пальцы.

Поспать не получилось. Слишком много всего вдруг окружило, требуя ответов. Как, откуда в моем месте взялся Радим? Как нашел вечером, за сараем? По запаху? Но ведь только Дынко его… запоминал? Или нет? Они могли тоже запомнить тогда, в поле… Как… неприятно о таком думать. Ну, а почему я думаю о них хорошо? Ну, не притащили в дом, так может у них свои какие-то причины были, а на мой позор было плевать? Дед Атис всегда вздыхал, что я слишком доверчивая. Говорил, что же ты веришь всегда не в то, во что нужно. Вот стоило Дынко проявить немного заботы о Маришке и я уже в волках души не чаю. Почему? Так нельзя, я же совсем ничего про них не знаю. Стаськины слова тому доказательство. Что же они задумали? Страшно…

Спорить со своим страхом среди холодной ночи так же бессмысленно, как греться у погасшего огня. Поделать ничего не могу, объяснений моему поведению нет, значит надо просто забыть, не думать, забыть, вычеркнуть как небылицу. Никто не должен знать, ни единая живая душа, даже… Аленка. Это был просто сон. Все.