Когда же Ракоши и в особенности Герё стали доказывать, что репрессии, да и вся партийная политика основывается на советах из Москвы, ведь в каждом венгерском министерстве работают советники, присланные из СССР, в том числе и в АВХ — венгерской госбезопасности, ярости Берии не было предела. Надевая и снимая пенсне, брызгая слюной, он кричал и ругался матом (матом на этом заседании ругались все, кроме Маленкова и Молотова), переходил почти на визг:

— Где документы наших указаний и советов, документы где?! Вы говорите, что этих письменных доказательств у вас нет, ну а если нет документов, значит, вы еще и клеветники и провокаторы, нет вам места в руководстве Венгрии! Вас ничему не научили процессы Ласло Райка, болгарского Трайчо Костова и других шпионов, давно стертых в лагерную пыль?! — орал Берия.

Конечно, это было подлое заявление главного палача Советского Союза — все, и советские, и венгерские деятели, присутствовавшие на этом заседании, знали, что смертные приговоры заранее выносились Берией и не только советским безвинным людям, но и гражданам «братских стран»[57]. В то время Ракоши трусливо соглашался с этими кровавыми указаниями, а реализовывались они в Венгрии начальником политической полиции Габором Петером (Peter Gabor), а из советского МГБ уполномоченным Берии в Венгрии советником Михаилом Белкиным[58].

Берия на заседании Политбюро вел себя разнузданно, говоря точнее — по-хулигански, сплевывал не в плевательницу, стоявшую у него под ногами, а прямо на пол, около себя. Я цепенел от ужаса и омерзения. Мне казалось, что я нахожусь на каком-то ведьмином шабаше.

Это заседание Политбюро фактически вел Берия, беспардонно перебивая формально председательствующего Маленкова и Молотова, а также невнятно что-то бормотавшего Микояна — все они словно находились в каком-то трансе. Берия с каждой минутой все более и более входил в раж, становился все разнузданнее и разнузданнее, показывая всем остальным членам Политбюро, что на самом деле теперь он в стране хозяин. Причина такого поведения Берии мне раскрылась позже: как выяснилось — уже был подготовлен заговор, в результате которого он становился главой государства. Заговор, как известно, не удался. Безропотные, внешне соглашавшиеся со всеми высказываниями Берии члены Политбюро, готовили контрзаговор. Значительно позднее, из материалов следствия по делу Берии[59], я узнал причину транса остальных членов Политбюро. Берия верил в успех своего заговора и заранее чувствовал себя хозяином положения, был убежден, что главой страны должен быть он. Берия уже предвкушал, как будет рвать горло всем сидящим на этом заседании Политбюро. Но не успел: 26 июня 1953 года в этом же зале заседаний он был схвачен и обезоружен офицерами Московского военного округа, завернут в ковер и вывезен из Кремля мимо охраны МГБ в подземный бункер штаба округа. Через несколько месяцев он был осужден и расстрелян.

То заседание Политбюро 13 июня длилось несколько часов, был жаркий летний день, окна не открывались — бушевали дождь и гроза, рубашка у меня промокла до поясного ремня.

Когда на заседании возникало редкое затишье, мой перевод еще слушали, потом каждый говорил, не слушая другого, да и слушать было незачем — властители соцлагеря договорились заранее: Ракоши отстранить от должности премьер-министра, временно, «для исправления ошибок» (до пленума ЦК ВПТ), оставить за ним должность первого секретаря, а пост премьер-министра передать Имре Надю. Как известно, ошибки эти Ракоши не исправил — назревало народное восстание.

Последний раз я встретился с Ракоши в конце июля 1956 года, когда он был освобожден от должности первого секретаря и мне поручили сопровождать его при отъезде (фактически в ссылку) в Краснодар[60]. Там он поселился в небольшом доме вместе с женой Феней Федоровной.

Затем, когда я уже не работал в аппарате ЦК, а вел научную работу по Венгрии в Академии наук СССР, до меня доходила информация, что Ракоши много раз писал прошения, чтобы ему разрешили жить в Венгрии, но его не пускали. Правда, потом из-за ухудшавшегося здоровья его перевели поближе к Москве, в Горький (теперь Нижний Новгород). Умер Матьяш Ракоши в 1971 году.

После этого побоища на Политбюро у меня осталось очень тяжелое впечатление. Я впервые увидел без прикрас истинные лица «небожителей». Прежде в моих личных представлениях эти люди были на высоком пьедестале. И вдруг я разглядел в них что-то нечеловеческое, звериное и мне стало страшно и противно участвовать в грязных политических игрищах. Я решил уйти из аппарата. Но оттуда так просто не уйдешь: очень много знаешь о порядках в ЦК, о руководящих личностях, деталях — не ровен час, сболтнешь чего не надо и где не надо. Можно было сослаться на болезни, но я был здоров. Остался единственный выход — уйти на партийную учебу, а оттуда потихоньку — на научную, в Академию наук. Так я и сделал. Тем более в ЦК любят внедрять в науку бывших аппаратчиков, считая, что там они будут проводить в исследованиях надлежащую партийную линию.

В 1952 году меня отпустили из отдела ЦК на годичные аспирантские курсы в Академию общественных наук при ЦК КПСС, где я должен был закончить и защитить кандидатскую диссертацию на тему «Современная венгерская литература». Диссертацию за год не напишешь, я давно занимался ею, готовил исподволь все годы, когда выпадали свободные дни и часы, главным образом во время отпусков.