- Это не история, это пропаганда. Ложь должна быть чудовищной, тогда пропаганда действует. Это не я придумал, об этом еще Геббельс писал.

- Почему же Чечня не пришла на помощь братьям-вайнахам?

- Об этом нужно спросить у Дудаева. Не об этом сейчас нужно думать, совсем о другом.

- О чем?

- О том, что с этим нам жить еще очень долго. Есть проблемы, которые не имеют решения. Сегодня. Только в будущем. Нужно уметь жить с такими проблемами. Этому нам и предстоит научиться.

Они стояли у парапета на набережной. Был поздний вечер, внизу шелестел галькой Терек, легкий ветер гнал по асфальту сухие листья. Город лежал темный, как бы настороженный, хмурый. Низкие осенние звезды были обрезаны вершинами невидимых гор.

Алихан сам позвонил Тимуру, предложил встретиться по делу. Но о деле не говорил, то ли раздумал, то ли что-то еще. Он был в светлом плаще, надетом на правую руку, левая висела в гипсе - последствие ранения осколком, раздробившим локтевой сустав.

- Ты в Бога веришь? - неожиданно спросил он.

Тимур удивился. Никогда они об этом не говорили. Не то чтобы тема была запретной, просто она не давала повода для разговора. Как многие образованные люди, Тимур отвергал атеизм уже в силу того, что его усердно вдалбливали в головы в советские времена, но и своего отношения к вере никак не определял. Не отрицая существования божественного начала, он не соотносил себя, ничтожную пылинку мироздания, с высшими силами, повелевающими ходом времен и судьбами народов, но никак не отдельных людей. В трудные минуты случалось молиться, но Тимур вполне отдавал себе отчет, что это не молитвы, а заклинания, не вера, а суеверие.

Не зная, что сказать, он неопределенно пожал плечами. Но Алихан молчал, ждал ответа.

- Иногда нет, - сказал Тимур. - Если Он есть, то Он не всемилостив. Он не допустил бы того, что допустил. Не знаю вины, за которую нам послана такая кара. Проклятье лежит на нас, вот что я думаю. Только не понимаю, за что.

- Это не кара, это испытание, - возразил Алихан. - Он посылает человеку испытания не за вину, а по силам его. Проклятье - нищета, вот настоящее проклятье. Богатые не воюют, богатые торгуют. Воюют нищие.

- Когда люди торгуют, всем хорошо, - припомнил Тимур слова садовода-чеченца. - Когда воюют, всем плохо.

- В этом главное - выбраться из нищеты, - кивнул Алихан. - Тогда и все проблемы решатся. На Москву надежды нет, им не до нас, Россия сама нищая. Выбираться придется нам самим.

- Как? - спросил Тимур.

- Есть тема.

- Какая?

- Водка.

Переход России к рыночной экономике начался с соревнования цен на выпивку и закуску.

Подобно тому, как автогонщик на трудной трассе не думает ни о чем, кроме успешного финиша, так и для человека, вступившего в борьбу за власть, победа становится самоцелью, отодвигая на задворки сознания мысли о том, что за нею последует.

Триумфальному воцарению президента Ельцина во главе независимой России способствовало всеобщее недовольство тотальным дефицитом всего самого необходимого для жизни. Даже в Москве, снабжение которой всегда вызывало лютую зависть провинции, хмурые очереди в огромных темных универсамах подолгу ждали, когда из подсобки вытолкнут, как в вольер с хищниками, сетчатые тележки с фасованными продуктами, мгновенно их расхватывали и вновь застывали в ожидании. Слово "купить" окончательно вытеснилось словом "достать". На улице Горького, еще не ставшей Тверской, состоялось театрализованное представление "Похороны еды", в провинции проходили "марши пустых кастрюль", огромные толпы осаждали винные магазины. Попытка ввести нормирование продуктов, от масла и сахара до круп и спиртного, дефицита не уменьшила, а вызвала еще большее озлобление. Теперь, чтобы купить бутылку водки, нужно было не только отстоять полдня в очереди, но и переплатить за талон, которые тут же, у магазина, продавали предприимчивые пенсионерки.

Демократы в правительстве Гайдара понимали, что вместе с властью они получили груз острейших проблем, но смотрели в будущее с молодым оптимизмом. Все наладится. Россия богатейшая страна: нефть, газ, лес, цветные металлы, золото, алмазы. И уже нет бремени непомерных расходов на гонку вооружений, не нужно финансировать освободительные движения во всем мире, подкармливать страны народной демократии и бывшие союзные республики. Но главной была вера в чудодейственные свойства рыночной экономики, которая все расставит по своим местам.

Вера верой, но что-то нужно было делать немедленно, пока недовольство всеобщим дефицитом, наследием советских времен, не обернулось против нового руководства России. Займы Международного валютного фонда дали возможность произвести за границей закупки продовольствия, что на короткое время сняло остроту проблемы. По бартеру, в обмен на нефть, наладили поставки лекарств и ТНП - товаров народного потребления. На водку валюту решили не тратить, постановлением правительства обязали Минсельхоз, в ведении которого была ликероводочная промышленность, увеличить производство спиртных напитков.

Постановление не было выполнено по объективным причинам. В результате антиалкогольной кампании Горбачева отрасль пришла в полный упадок. Одни заводы были перепрофилированы на разлив соков и газировки, другие закрылись. Оставшееся бесхозным оборудование частью порезали на металлолом, частью само по себе пришло в негодность, как дом без хозяина. Линии немногих действующих заводов работали на пределе, требовали модернизации и даже полной замены. Не было виноматериала из-за вырубленных виноградников. Не было спирта. Не было зерна для спирта. Не было специалистов-технологов, оставшихся не у дел и подавшихся кто куда. Не было бутылки.

Ничего не было. А главное - у директоров ликероводочных заводов не было никаких стимулов что-то менять. Напротив, были мощные стимулы ничего не менять. Они сидели на дефиците, к ним на поклон шла вся торговля. За водку, позволявшую в считанные дни выполнить и перевыполнить месячные планы, платили своим дефицитом, у кого что было: импортной обувью и одеждой, мебелью и автомобилями "Жигули" по государственным ценам, которые были вдвое и втрое ниже цен "черного" рынка. Заводы обрастали, как гниющие пни поганками, посредническими кооперативами, имеющими право продавать водку по свободным, "коммерческим", ценам, что было запрещено самим производителям. Предполагалось, что дополнительная прибыль, полученная через кооперативы, пойдет на модернизацию производства, но до цехов она даже не доходила, рассасывалась по пути, как среднеазиатские реки иссякают в песках.

В январе 1992 года президент Ельцин, взбешенный непреодолимым саботажем производителей, своим указом отменил государственную монополию на производство и продажу алкогольной продукции, введенную Сталиным в 1925 году. Правильнее сказать, восстановленную. Государственный контроль над винокурением существовал в России еще со времен Екатерины Великой. В 1914 году он фактически утратил силу, так как нечего стало контролировать: с началом Первой мировой войны производство водки было запрещено, спирт выпускался только для нужд медицины. "Сухой закон" продержался до конца НЭПа, когда по инициативе наркома Рыкова возобновили производство и продажу водки, "рыковки". С тех пор существование алкогольной госмонополии никогда не подвергалось сомнению, и среди всех начинаний новых властей указ Ельцина об ее отмене был единственным по-настоящему историческим, так как прерывал многовековую традицию.