– Сегодня уведомляю ваш отдел, что вы оба должны быть на экстренном комсомольском собрании! В актовом зале! Не опаздывать попрошу обоих! И вы, товарищ Митрофанов, и вы, товарищ Клюфт! Оба приглашены! Вернее, оба обязаны быть, и никакие отговорки вам не помогут! Отсутствие будет расценено как нарушение комсомольской дисциплины, и в дальнейшем персональное дело каждого будет рассмотрено отдельно! Так что потрудитесь явиться! – Пончикова собиралась уже было закрыть дверь, но Клюфт успел ей крикнуть в ответ:

– Вера Сергеевна! Вера Сергеевна! У меня есть уважительная причина!

Лицо Пончиковой перекосила гримаса любопытства. Она хмыкнула и, скривив губы, буркнула:

– И какая же?

– Я пишу передовицу! Речь товарища Сталина! Вот буду завтра представлять в номер! Мне нужно работать!

Клюфт был уверен: «такой аргумент» собьет ее спесь и вредная корректорша сдастся и уйдет восвояси ни с чем. Но на удивление Павла, Вера Сергеевна скривила еще более мерзкую рожу и зло ответила:

– Я еще раз повторяю, никакие отговорки не помогут! Писать статью о речи товарища Сталина, нашего вождя и учителя – ваш святой долг и обязанность! Понятно! И вы будете делать это как хотите! Хоть ночью! Ночью и пишите! Ночью лучше думается, вы ведь так любите писать по ночам?! И, кстати, как говорит сам товарищ Сталин, партийная дисциплина превыше всего! Превыше, товарищ Клюфт! А комсомол – это большевицкая молодежная смена! Смена, товарищ Клюфт! И вы как комсомолец обязаны сделать все, чтобы ваша дисциплина была безупречной! Безупречной! И прикрываться статьей нашего вождя – это не по-комсомольски! В общем, ваше отсутствие будет расценено как неуважительное! В общем, в шесть начало! Чтобы были оба! – Пончикова развернулась и, хлопнув дверью, растворилась как страшное видение.

Клюфт еще долго молчал. Митрофанов, что-то бубня себе под нос, начал долбить по клавиатуре своей машинки. Металлический скрип молоточков с буквами превращался в противную симфонию триумфа несправедливости. Клюфт зажал уши ладонями и, сморщив лицо, крикнул:

– Дима, прекрати барабанить!

Митрофанов прервался, испуганно взглянул на коллегу.

– Дима, что за бред несла эта баба-яга? Какое собрание? Оно ведь было совсем недавно? Что такое? Что экстренного? Ты же все сплетни знаешь, поведай!

– Хм, в общем-то, ты бы и сам мог догадаться. Сам. Собрание связано с арестом Самойловой.

– А это-то тут причем? Самойлова не была комсомолкой! Она ведь член вэкапэбэ!

– Вот в том-то вся и фишка! Как я понял, собрание будет объединенным. Все члены партии и комсомольцы! Будем разбираться, как враг затесался в наши ряды! Как в дальнейшем этого избежать, ну и, как я подозреваю, клеймить позором эту Самойлову!

– Что значит «клеймить позором»?! Она ведь еще не осуждена! Мы даже не знаем, в чем ее обвиняют. Как клеймить?! – возмущенно воскликнул Павел.

Но Митрофанов на этот раз отвечать ему не стал. Димка простодушно улыбнулся и, пожав плечами, шмыгнул своим веснушечным носом:

– Паш, да ты не кипятись. Успокойся. Работай вон! Придем на собрание, разберемся. Что мы опять из-за этого с тобой ссориться будем? Брось ты, Паша!

Клюфт подозрительно посмотрел на Димку. Тот изменился в лице. Простодушная маска вновь наползла на круглую физиономию. Дурачок и простофиля виновато улыбнулся и, повернувшись, забарабанил по клавишам. Машинка повизгивала и, как строптивая лошадка скрипела, когда Митрофанов передергивал в ней бумагу рукояткой. Павел тяжело вздохнул и отвернулся. В глаза бросились белые гладкие листы с крайкомовской синей печатью и длинной, почти неразборчивой подписью в углу с входящим номером регистрации. Клюфт положил на них ладонь, пытаясь придавить бумагу со всей силы. Зазвонил телефон. Черный аппарат противно дребезжал, словно сигнал пожарной машины. Клюфт снял трубку.

– Мне нужен товарищ Клюфт, – услышал он такой нежный и желанный голос Верочки Щукиной.

– Алло! Клюфт у телефона! – пытаясь придать тембру своего голоса деловитость, ответил Павел.

Он взглянул на Митрофанова. Тот напрягся, прекратив барабанить. Его явно интересовало, кто звонит коллеге.

– Паша. Это я!

– Да, слушаю вас, вы из горкома партии? Как ваша фамилия? – словно не узнавая Веру, ответил сухо Клюфт.

Ему не хотелось, чтобы Митрофанов догадался, с кем он разговаривает по служебному телефону.

– Паша, я поняла, ты не один. Ладно. Я буду говорить тебе кратко. Паша. Тут такое! В общем, нам надо срочно увидеться! Срочно, Паша! Это очень срочно!

– Я понимаю вас, товарищ Белкин, – Павел почему-то назвал выдуманную фамилию.

Первое, что ему пришло на ум, звонит бельчонок. Значит, она будет Белкина. Вера, словно догадавшись, ласково ответила:

– Паша. Я поняла, Паша. Нам надо сегодня встретиться! Срочно! В шесть на нашем месте! На углу проспекта Сталина и улицы Кирова!

– Извините, товарищ Белкин, в это время я занят! У нас срочное комсомольское собрание! Давайте завтра?

– Завтра? Нет, Паша, сегодня! Я буду тебя ждать возле твоего дома! Буду ждать, я не уйду, пока не дождусь! Паша! Я тебя люблю, – в трубке послышались всхлипывания.

Клюфт догадался: Вера плачет. Ему страшно захотелось как-то утешить ее и сказать что-то ласковое! Но Павел взглянул на Димкину спину и его покрасневшие от напряжения уши и понял: Митрофанов ловит каждое слово. Клюфт сдержался. Он лишь сухо ответил:

– Я понял вас, товарищ Белкин.

Но на том конце провода уже звучали короткие гудки. Вера положила трубку. Павел сидел за столом и тупо смотрел на листы. Белую лощеную бумагу с мелким текстом мозг не воспринимал. Мысли Клюфта были вне смысла важного документа. Ожидание чего-то страшного и мерзкого. Думать о работе не хотелось. Клюфт одну за другой курил папиросы. В большой чугунной пепельнице набралась целая гора окурков. Она, словно маленький вулкан, зловеще дымила. Павел затягивался, глотая горячий и едкий табачный дым, и, сощурив глаза, читал текст. Но вникнуть в его смысл он не мог. А может, даже не хотел. Клюфт поймал себя на мысли, что речь товарища Сталина какая-то однообразная и в тоже время витиеватая и скользкая. Павел со страхом подумал: «Товарищ Сталин может говорить неправду. Может! Он ведь тоже человек! Он ведь такой же, как и все! И ему не чужды человеческие пороки! Ложь. Ненависть и презрение. Предательство. И главное – властолюбие! Это загадочное желание человека обладать властью! Властью над людьми! Над миллионами людей! Миллионами таких же, как я, Самойлова, Верочка, его друг и коллега неудачник и завистник Митрофанов! Все они сейчас в его могучей власти! Он один может решить их судьбу. В одно мгновение! Он один может сделать так, что все окружающие его люди просто исчезнут! Нет! Нет! Это не так! Товарищ Сталин не может быть таким же, как они все! Как он сам, Павел! Товарищ Сталин он особый! Он почти Бог! Он не может быть порочным! Он не может быть несправедливым и завистливым, потому как миллионы ждут его и надеются на него как на Бога! Нет! Стоп! Но Бога нет! Нет! Это говорит и сам товарищ Сталин! Но кто, же тогда этот человек в строгом френче с большими усами и хитроватой и немного злой улыбкой? Кто он? Он, который говорит, что нет Бога! Бога нет! А значит, и он не вечен! Сам вождь не вечен!» – Павел зажмурил глаза. Встряхнул головой. Такое с ним было впервые. Такое он думал первый раз. Думать и сомневаться! Но он, же никому это не говорит! Никто это не узнает. Он же рассуждает сам с собой!