Собрав пригоршню бриллиантов, Викентий стоял под струями душа и задумчиво любовался тем, как драгоценные камни играют, сверкают и дрожат под напором воды. При этом в его сознании возникали отвлеченные мысли вроде того, что на самом деле идею о том, что настоящий бриллиант неразличим в воде, придумали либо жулики, либо люди, никогда не видавшие бриллиантов. А еще Викентий думал о том, как теперь ему расценивать вчерашнее появление Надежды в его доме: как онейроидное помрачение сознания, галлюцинаторный бред или первичный признак реактивной депрессии?

Бриллианты Викентий так и оставил в ванной, на полочке рядом со своей корявой мочалкой и пустым флаконом из-под геля для душа. Он очень надеялся, что через некоторое время эти злополучные камушки исчезнут. Каким-нибудь сверхъестественным способом. И тогда его восприятие реальности станет вполне адекватным.

Реальность требовала от Викентия немедленных действий в виде приготовления скудного холостяцкого завтрака и звонка другу. Степан придет, сожрет его, Викентия, законный завтрак, выпьет пива, и жизнь снова войдет в нормальное русло. Без бриллиантов, оккультных чудовищ и превращающихся в горстку пепла девиц.

Бывший психиатр принялся разогревать смерзшийся пласт пиццы в микроволновке (откуда в его холодильнике взялась пицца, Викентий не знал, но предположения его в этой области касались исключительно Степана, поскольку именно Гремлин обожал сей омерзительный полуфабрикат под громким названием «Пицца по-мексикански»). Когда из микроволновки повалил едкий дым, Викентий решил, что пицца готова и пора позвонить Степану. Однако энергичный Гремлин и здесь опередил своего менее темпераментного товарища. В тот момент, когда Викентий отколупывал последние ингредиенты мексиканской пиццы со стен своей микроволновки, и появился Степан, возвестив о себе длинным переливчатым звоном. Викентий выключил микроволновку и пошел открывать дверь.

– Ты еще не сожрал мою пиццу? - вместо приветствия вопросил Степан.

– Нет, как видишь. Я все еще жив.

– Это хорошо.

– Что именно? Что я жив?

– Нет, что пицца достанется мне.

– Я на нее и не претендовал. Меня никогда не прельщали ни пища, ни женщины, требующие дополнительного подогрева.

– Молчи, остроумец! Ты ее разогрел? О, какой запах!… Жрать хочу, пиццы мне, пиццы! - С этим кличем Степан протопал на кухню. Из принесенного с собой пакета извлек полдюжины банок коктейля «Отвертка», две коробки кильки в томате и завернутое в промасленный номер «Московского комсомольца» нечто, запахом и формой напоминающее чебуреки из какого-нибудь привокзального ларька.

– Всякую дрянь в дом тащишь,- укоризненно упрекнул приятеля Викентий.

– Это не дрянь, а мой завтрак, так что попрошу его не оскорблять. Это ты по утрам питаешься соевым творогом и пьешь протеиновые коктейли, хотя я тебе уже сто раз говорил, что подобный рационпрямая дорога к импотенции.

– Заткнись.

Степан только заржал.

– Все бы тебе, Степа, ржать,- печально констатировал Викентий.

– На то я и конь,- прошамкал набитым пиццей ртом Степан.- Жежебец-пжоизводитель.

Когда «жежебец» наконец насытился, Викентий с лицом, выражающим тайное торжество, выскользнул в коридор, взял с тумбочки злополучную барсетку и вернулся в кухню, где торжественно продемонстрировал сей предмет Степану.

– Козырная барсеточка,- сказал на это Степан.- На мою очень похожа. Где достал? В «Мире кожи» в Сокольниках?

Викентий чуть не сел мимо стула.

– Погоди…- прохрипел он.- Разве это не твоя?!

– Нет, конечно. Свою я дома оставил. Кешаня, что ты такой бледный?

– Тогда откуда она здесь взялась? - Викентий смотрел на барсетку, словно та была живой змеей.- Откуда?!

Степан понял, что с его другом творится нечто неладное.

– Ты успокойся, Кешаня. Может, кто из клиентов забыл?!

– Не может…- прошептал Викентий, сатанея оттого, что жизнь становилась каким-то ребусом.- Не может!

И он яростно рванул замок пухлой кожаной сумочки.

И на стол хлынул поток фотографий.

– Ух ты! - удивился Степан, рассматривая карточки.- Красивая девушка! Глаза такие выразительные. И улыбка… Я же тебе говорю, точно, клиентка оставила.

Викентий почти не слышал Степана, механически перебирая снимки. Да, на всех была одна и та же девушка. Только снята она была со спины. И Викентий не видел воспеваемых Степаном «выразительных глаз и улыбки», а лишь копну длинных волос цвета «золотой орех» и плечи, обтянутые лиловым крепдешином. Впрочем, большего ему и не требовалось. Надежду он узнал бы и со спины.

– Красивое лицо, говоришь? - только и спросил он у Степана и принялся заталкивать снимки обратно в барсетку.

– Ну,- подтвердил Степан и слегка удивился, когда его друг сунул раздувшуюся сумочку в мусорное ведро.- Почему?

– Надо.

– Она кто?

– Никто. Ее просто нет. И не должно быть.

– Ого-о! - присвистнул Степан.- Да у тебя появились сердечные раны, Кешаня!

– Степан,- металлическим голосом рыкнул Викентий,- закрыли эту тему.

– Лады. А то ты и вправду какой-то смурной сделался. Хочешь, анекдот расскажу? Свежий! Из жизни! Я сам был свидетелем!

– Валяй,- вяло согласился Викентий. После ситуации с загадочной барсеткой и не менее загадочными фотографиями у него было тошно на душе. И снова появился страх. Безотчетный и назойливый.- Давай свой анекдот из жизни.

– Дело было не далее как сегодня утром. Мне надо было смотаться на Цветной бульвар к одному кренделю, который классно занимается оцифровкой. Сажусь я на своей станции, тихо-мирно еду, и вдруг на станции «Фили»…

– Две девчонки в дверь вошли? - приходя в себя, съязвил Викентий.

– Отнюдь, мон гран ами! Вошла старушка. Божий одуванчик, осколок старой Москвы времен Гиляровского, словом, сплошная интеллигенция.

– Надеюсь, ты уступил старушке место?

– Места и так были,- отмахнулся Степан.- Это не суть важно. Важно было то, что старушка несла в своих немощных ручках огромную коробку с надписью «Торт» и букет белоснежных георгинов. Прошу заметить еще раз: коробка была огромной! Я сразу просек, что в ней не простой торт, а такой, какой делают на заказ - для большого банкета или там похорон. Я даже удивился, как бедная бабулька тянет такую тяжесть.

– И ты решил облегчить ее участь? Украл торт и сожрал его, давясь и икая, где-нибудь в переходе на кольцевую?

– Ничего подобного, слушай дальше. Старушка садится, ставит рядом с собой коробку, кладет себе на колени букет белых цветов, поправляет старенькую, но вполне приличную шляпку с вуалью и чинно едет, словно гувернантка из благородного семейства. Только смотрю, минут этак через пять бабулька начинает клевать носом, потом склоняет свою седую голову на впалую грудь и засыпает крепким сном праведной старости. Вот мы, Викентий, никогда не сможем так заснуть, потому что в старости нас станут терзать наши подлые поступки и гнусные грехи!