– Извини. Я на самом деле никому не сообщала…

Молчание. Какие-то помехи на линии. Я знала, что Эмили умирает от любопытства и хочет засыпать меня вопросами, но она ограничилась всего лишь одним:

– Ты уверена, что с тобой все в норме?

– Да, я в порядке. Опять какие-то шумы.

– Слушай, – с расстановкой сказала она. – Если ты сейчас не работаешь и… все такое, почему бы тебе не запрыгнуть в самолет и не прилететь ко мне ненадолго.

– И что?

– Тут яркое солнце, – уговаривала Эмили. – Обезжиренные чипсы. И я.

Да, это показывает, как далеко я зашла в своей депрессии. Я думала, что это простая вежливость. И считала, что Эмили предложила мне приехать лишь из чувства долга. Ведь именно так должен поступить настоящий друг. Тем не менее это было искрой в моей беспросветной жизни. Лос-Анджелес. Город Ангелов. И мне захотелось поехать.

Мы подозрительно долго летели над пригородами Лос-Анджелеса. Они словно оседали внутри меня. Один за другим: одноэтажные пыльные домики, аккуратные скверики, которые изредка прерывались широкими изгибами бетонных автострад. И далеко-далеко впереди сверкающая океанская гладь.

С момента нашего телефонного разговора не прошло и недели, и мне с трудом верилось, что я уже здесь. Ну, почти здесь. Мы вот-вот приземлимся.

Моя поездка была принята в штыки. Особенно мамой.

– Лос-Анджелес? Что еще за Лос-Анджелес? – не унималась она. – Разве Рейчел не говорила, что ты можешь пожить у нее в Нью-Йорке? А Клер пригласила тебя погостить у нее в Лондоне, сколько захочешь! А что, если в этом твоем Лос-Анджелесе начнется землетрясение?!

Она повернулась к отцу:

– Ну, что ты молчишь?!

– Я взял два билета на полуфинал по херлингу,[6]– с грустью сказал папа. – Кто же теперь пойдет со мной, если ты уедешь?

Тут мама кое-что вспомнила и снова обратилась к отцу:

– Это ведь в Лос-Анджелесе ты повредил себе шею?

Лет двадцать назад папа с группой других бухгалтеров отправился в турпоездку в Лос-Анджелес. И вернулся с перевязанной шеей после неудачного спуска на лодке по водяным горкам в Диснейленде.

– Я сам был виноват! – настаивал папа. – Там висели знаки, что вставать во весь рост нельзя. Но я не один встал. У всех семерых в нашей группе был вывих шеи.

– Боже правый! – Мама прикрыла рот рукой. – Да она же сняла обручальное кольцо!

Это был своего рода эксперимент. Хотелось почувствовать, каково это. Из-за отсутствия колец (подаренное в честь помолвки я тоже сняла) на пальцах были видны полоски белой кожи – словно непропеченное тесто. Не думаю, что за девять лет замужества я хоть раз снимала их. Без них ощущение было странное и неприятное. Но с ними тоже. По крайней мере, так честнее.

Следующим, кто выразил разочарование из-за моей поездки, был Гарв. Я позвонила сказать, что уезжаю на месяц. И вот он тут как тут, примчался. Мама затолкала его в гостиную.

– Итак?! – возликовала она.

Весь ее вид выражал следующее: «Пора прекратить всю эту ерунду, дорогая моя».

Гарв поздоровался. Мы посмотрели друг на друга чересчур пристально. Может, именно этим все и занимаются после разрыва. Пытаются вспомнить, что же вас когда-то связывало. Он был какой-то растрепанный и своим видом напоминал сборную солянку. Костюм на нем был офисный, а волосы падали на лоб, как в нерабочее время. И у него было мрачное выражение лица. Или же оно всегда было мрачным? Может, я ищу смысл там, где не следует.

На самом деле он не выглядел как человек, чахнущий от тоски. Он все еще был, говоря языком моей матери (хотя о Гарве она этого никогда и не говорила), «видным мужчиной». Я смутно осознавала, что в данных обстоятельствах нужно думать не об этом. Это несущественно. Но о другом я думать не могла. Почему? Из-за шока? Или, возможно, Анна была права, а «Космополитен» не прав, и я была в депрессии?

– Почему именно Лос-Анджелес? – сухо спросил Гарв.

– А почему бы и нет? Там Эмили!

Он посмотрел на меня, но я не поняла, что означает этот взгляд.

– У меня нет работы и… ты знаешь… – оправдывалась я. – Я вполне могу уехать. Знаю, что нам нужно многое уладить, но…

– Когда ты вернешься?

– Не знаю. У меня обратный билет с открытой датой. Примерно через месяц.

– Месяц, – устало произнес Гарв. – Ладно, поговорим, когда вернешься.

– Да уж, это что-то изменит.

Не хотела я, чтобы мои слова прозвучали так желчно.

Словно ядовитое облако, по комнате поползла злоба. Потом – раз! – и она исчезла, и мы снова стали взрослыми и вежливыми.

– Нам действительно нужно поговорить, – сделал ударение Гарв.

– Если я не вернусь через месяц, можешь приехать и вытащить меня оттуда, – постаралась я пошутить. – Тогда мы найдем себе адвокатов и так далее.

– Да.

– Надеюсь, ты не бросишься искать его раньше времени, чтобы опередить меня.

Я думала, что это прозвучит беззаботно, но вышло довольно ехидно.

Он посмотрел на меня с непроницаемым лицом.

– Не беспокойся. Я дождусь твоего возвращения.

– Работать я не буду, так что для погашения кредита отдам тебе деньги из тех, что были запланированы на покупку «милых дамских штучек».

У нас с Гарвом был общий счет в банке, но у меня имелся и свой собственный. На него каждый месяц я клала небольшую сумму денег. Этот счет покрывал расходы на непрактичные сандалии и ненужные блески для губ. И я не чувствовала себя виноватой из-за того, что растратила деньги, предназначенные для погашения кредита. Некоторые мои подруги, например Донна, недоумевали, как мне удалось выцыганить у Гарва право на эти деньги. Но на самом деле это была его идея. Он же в шутку придумал этому счету название «милые дамские штучки».

– Да забудь ты об этом кредите! – вздохнул он. – Я сам выплачу его. Тебе понадобятся деньги со счета «милых дамских штучек» на покупку милых дамских штучек.

– Я тебе все верну. – Я испытывала облегчение, что у меня будет больше денег на поездку в Лос-Анджелес. – Можно, я приду к тебе и заберу кое-какие мои вещи?

– Почему бы и нет?

В его голосе послышались нотки вины. Он явно пытался защищаться. Гарв на все сто понимал, о чем я, но притворялся, что не понимает. А я не стала разъяснять. Между нами все было так запутано и многое было недосказано. Мои слова означали вот что: если у него кто-то есть, я не хочу об этом знать.