— Послушайте, мы понимаем, что это плохое дело, но оно из тех, которые нам придется проиграть в суде.

Эта реплика вдребезги разбила мою веру в то, что прокуроры хотят справедливости. Я был подсудимым и считал, что правда, свидетели и доказательства на моей стороне, но мне и в голову не приходило, что государственные служащие ведут дело, в которое сами не верят. Послушайте, мы понимаем, что это плохое дело, но оно из тех, которые нам придется проиграть в суде. Я начал судорожно подыскивать ответ, но потом сдержался и отошел.

Мне было сорок, а я уже поседел.

Камден, Нью-Джерси, 1995 год

— Подсудимый, встаньте!

Присяжные вошли в зал. В руках у старшины был лист с вердиктом. Я попытался поймать взгляд этой женщины. Их не было всего сорок пять минут. Шел девятый день процесса: невероятно долго для дела о вождении в состоянии опьянения. Но мне казалось, что все идет очень хорошо. Я признал, что выпил за восемь часов четыре или пять кружек пива. Майк Пински, мой защитник, буквально разорвал в клочья свидетелей обвинения, а персонал скорой помощи подтвердил, что я не выглядел пьяным. Памела — девушка, с которой Денис познакомился в баре, — заявила, что я был трезв и ее новый знакомый явно просил меня его отвезти. Прокурор сделала ставку на свое самое сильное доказательство: больничный отчет, в котором говорилось о двадцати одном промилле. Это так много, что мне было бы сложно даже ходить, не то что водить машину.

К счастью, эксперты Пински к тому времени уже раскрыли эту загадку. Они объяснили присяжным, что при подробном сравнении медицинских записей обнаружилось нечто странное: у меня содержание алкоголя в крови с точностью до пятого знака после запятой — 0,21232, а у Дениса — 0,21185. Разница всего 0,00047 — меньше, чем обычная вариабельность для одной и той же пробы. Такой близкий результат не может быть случайным, и эксперты это подтвердили. Кто-то в больнице, видимо, перепутал образцы. Поскольку каждую пробу положено проверять дважды, мне приписали второе показание напарника. Этот аргумент стал звучать еще убедительнее, когда эксперты выяснили, что в больнице не было процедуры защиты образцов и надлежащей цепочки ответственности. Один из наших свидетелей раньше возглавлял криминалистическую лабораторию полиции штата. Под присягой он решительно заявил: единственное доказательство обвинения не стоит выеденного яйца.

Когда секретарь подал судье лист с вердиктом, мои мысли понеслись как бешеные. Почему так быстро? Присяжные хотя бы успели проанализировать лабораторные отчеты? Им понравился мой адвокат? А прокурор? Я сам? За мной тихо проскользнул судебный работник в форме. Что это значит? Меня возьмут под стражу? Или он здесь, чтобы меня защитить?

Когда судья развернул лист с вердиктом, в голове промелькнула встреча с членом прокурорской группы. «Мы понимаем, что это плохое дело, но оно из тех, которые нам придется проиграть в суде». Что, если присяжные этого не поняли? Что, если все не так?

Судья откашлялся.

— Рассмотрев дело «Штат Нью-Джерси против Роберта Уиттмана», мы признаем подсудимого… невиновным.

Я глубоко выдохнул и разжал кулаки. Мы с адвокатом обнялись. Я обнял жену. И даже прокурора. В новостях говорили потом, что я «не скрывал слез». Мне хотелось обнять и судью. После вердикта он сделал необычный жест и во всеуслышание заявил, что согласен с присяжными. Анализ крови он назвал липовым доказательством и заключил:

— Человек просто потерял управление. Авария и смерть пассажира были трагической случайностью.

Мы с Донной поклялись начать жизнь заново и решили переехать из Нью-Джерси в Пенсильванию — тоже в пригород.

О Денисе я думал каждый день.

Поздним вечером я часто сидел на крыльце, держал в руке большой стакан чая со льдом и размышлял, чему меня научило это испытание. У меня был выбор. Можно начать жалеть себя и больше не высовываться из офиса: до пенсии работать положенные сорок часов в неделю и не отсвечивать. Но можно собраться с силами. Так или иначе, авария и суд — поворотная точка в моей жизни и карьере.

Я никогда всерьез не собирался уходить из ФБР, но пообещал себе, что уже не буду таким агентом, как раньше. Большинство знакомых мне служителей закона — достойные люди, но некоторые любой ценой хотят закрыть дело, человек им безразличен. Это опасное отношение. Такие ребята могли бы сказать: «Может, он и не совершал того, за что я его посадил, но ничего страшного. Этот подонок наверняка улизнул от какого-нибудь другого наказания». Я никогда не поддерживал такой подход. Невиновен — значит, невиновен. Теперь я знал, каково быть обвиненным в преступлении, которого ты не совершал. Как это отражается на семьях. Каким беспомощным и одиноким чувствует себя невиновный во время процесса. Я никогда бы не смог сознательно обречь кого-то на такое.

Теперь я принадлежал к узкой прослойке. Агенты ФБР, обвиненные в серьезном преступлении, редко доводят дело до суда. Еще меньше добивается оправдания, а решают после этого остаться на службе единицы. Я видел мир не так, как большинство моих коллег: не черно-белым, а в оттенках серого. Я понял, что неверное решение само по себе не делает человека злодеем. Может, так же важно и то, что я осознал, чего по-настоящему боится большинство подозреваемых — виновных и невиновных — и что они хотят услышать. Обретенная способность видеть обе стороны — думать и чувствовать как обвиняемый — была бесценной, и я знал, что благодаря этому стану работать еще лучше, особенно в качестве тайного агента.

Но каким агентом я хочу стать?

Однажды вечером, оставшись в одиночестве, я играл «Фантазию» Шопена, которую уже много лет не слышал. Эта музыка мне нравилась, еще когда занимался фортепиано в колледже. Забывшись, я подумал о шумихе, которая поднялась, когда мы вернули китайский шар и скульптуру Родена. О том, как здорово держать в руках историю. Мои мысли плыли в такт музыке и остановились на пианисте Ване Клиберне. Он всегда вдохновлял меня тем, что сумел подняться из самых низов и благодаря невероятной настойчивости в разгар холодной войны выиграл в Москве конкурс имени Чайковского. Немыслимая отвага: в те времена у американцев было мало шансов выиграть что-то в России. Я решил последовать его примеру, воспользоваться моментом и направить свою энергию на что-нибудь важное.

И тут я все осознал. У меня уникальное положение, чтобы бороться с преступлениями в сфере искусства. Я уже агент ФБР, успешно трудившийся над подобными делами, который во время сложного расследования ограблений ювелирных магазинов возглавлял целую команду. Более того, я работал над собой, чтобы стать специалистом в некоторых областях. За пять лет между аварией и оправданием я учился в самых разных местах, от блошиных рынков до Фонда Барнса, и разобрался во множестве нюансов, начиная с коллекционирования и заканчивая высоким искусством. Не забывал я и о бейсбольных карточках, предметах периода Гражданской войны, японском искусстве, старом оружии и импрессионистах, — мои знания и навыки пригодятся почти в любой области.