Заманчиво связать подъем «электронной демократии» с резким ростом имущественного неравенства, усмотреть в этом нечто большее, чем ирония. Но, возможно, разрушение общечеловеческих ценностей – цена, которую большинство готово заплатить за «даровые» удобства Гугла, за комфорт Фейсбука, за верный айфон. «Возобновляя разговор» интересна тем, как описывает время – относительно недавнее, – когда беседы, личная жизнь и богатые нюансами дискуссии еще не превратились в модную роскошь. И не вина Тёркл в том, что ее книга читается как справочник для избранных. Автор пишет для представителей среднего класса, среди которых выросла, взывает к глубине человеческого потенциала, что некогда считалась повсеместной. Но средний класс, как мы все знаем, исчезает.

Я разглядывал клетки с дикими горлицами и перепелками на птичьем базаре в египетском туристическом городке Мерса-Матрух на берегу Средиземного моря, как вдруг один из торговцев, заметив что-то в выражении моего лица, морщинку, нечаянно набежавшую на лоб, насмешливо крикнул: «Птиц вы, американцы, жалеете, а тех, на кого сбрасываете бомбы, – никогда!»

Я готов был ему возразить, что можно жалеть и птиц, и жертв бомбардировок: злом не поправишь зла. Но мне показалось, что торговец отчасти прав – в том, что касается проблемы охраны природы в мире людских войн, – и слова его не так-то легко опровергнуть. Торговец чмокнул кончики пальцев – вот, дескать, какие вкусные птицы! – я же хмуро уставился на клетки.

Туристу из Северной Америки, где охота строго регламентирована и певчих птах никто не ест, разве что фермеры палят по ним из чистого озорства, ситуация в Средиземноморье кажется дикостью. Каждый год из месяца в месяц здесь убивают сотни миллионов певчих птиц и более крупных перелетных – ради пропитания, выгоды, из охотничьего азарта и просто от скуки. Истребляют всех без разбора, обрекая на исчезновение виды, уже пострадавшие от того, что их среда обитания оказалась сокращена или вовсе уничтожена. Обитатели Средиземноморья стреляют журавлей, аистов, больших хищных птиц, на охрану которых северные страны тратят миллионы евро. Популяция птиц в Европе резко сокращается – не в последнюю очередь из-за бойни, которую им устраивают в Средиземноморье.

Хуже всего дело обстоит в Италии: практически круглый год в лесах и на болотах в северной части страны трещат выстрелы охотников и браконьеров, щелкают птичьи ловушки. Гурманы-французы едят садовых овсянок (хотя ловить их запрещено законом), а в чрезвычайно длинный список птиц, на которых во Франции разрешено охотиться, включены многие исчезающие береговые виды. В некоторых частях Испании по-прежнему ловят певчих птиц; мальтийские охотники, которым не хватает дичи на острове, с досады палят по перелетным хищным птицам в небе; киприоты ловят и едят славок в промышленных масштабах, невзирая на законодательные запреты.

В Евросоюзе существуют – по крайней мере на бумаге – ограничения на убийство перелетных птиц. Общественное мнение в ЕС склоняется в пользу охраны птиц; группы зоозащитников помогают государству поддерживать порядок в этой сфере. (Так, на Сицилии, где некогда процветала охота на хищных птиц, браконьерство запретили, а некоторые бывшие браконьеры стали орнитологами-любителями.) Если где ситуация и не улучшилась, так это на неевропейском побережье Средиземного моря. Здесь все стало еще хуже, как выяснилось во время моего пребывания в Албании и Египте.

Февраль 2012 года выдался в Восточной Европе самым холодным за последние полвека. Дикие гуси, которые обычно зимуют в долине Дуная, улетели к югу, спасаясь от морозов: около пятидесяти тысяч истощенных и обессилевших птиц очутились на равнинах Албании. Все до единой были уничтожены. Мужчины косили их огнем из дробовиков и старых советских автоматов Калашникова, женщины и дети носили тушки в город и продавали в рестораны. Многие убитые гуси были окольцованы исследователями на севере; один из охотников сказал мне, что видел кольцо из Гренландии. В Албании нет голода, однако доход на душу населения один из самых низких в Европе. Так что неожиданное изобилие диких гусей стало для местных фермеров и крестьян настоящим подарком судьбы, в буквальном смысле свалившимся на них с неба.

Самые восточные миграционные маршруты птиц через Европу проходят над Балканами; в Албании побережье Адриатики, в других странах опасно-гористое, изобилует болотами, озерами и прибрежными равнинами. На протяжении тысячелетий птицы, направлявшиеся из Африки на север, останавливались здесь набраться сил перед трудным перелетом через Динарское нагорье к местам гнездования, а осенью устраивались отдохнуть перед тем, как пересечь Средиземное море.

На протяжении сорока лет правления коммунистического диктатора Энвера Ходжи Албания оставалась полицейским государством; территорию страны испещряли тысячи грибообразных бетонных бункеров, границы были на замке. Тоталитаризм уничтожил традиции и структуру албанского общества, однако птицам в те годы жилось неплохо. Привилегию владеть личным оружием и охотиться Ходжа оставил исключительно за собой и ближайшим своим окружением. У него был охотничий домик на побережье, где он раз в год проводил неделю. (По сей день в национальном Музее естественной истории выставлены чучела птиц – охотничьи трофеи Ходжи и прочих членов политбюро.) Но сколь-нибудь существенного урона миллионам перелетных птиц горстка охотников причинить не могла, а отсталость командно-административной экономики Албании и отсутствие иностранных туристов на пляжах позволили сохранить богатство прибрежной среды обитания практически в первозданном виде.

После смерти Ходжи в 1985 году государство перешло к рыночной экономике; период выдался непростым, в какой-то момент Албания едва не скатилась в анархию, население взламывало и грабило оружейные склады, в результате чего на руках у рядовых граждан оказалось множество винтовок военного образца. И даже после того, как в стране навели порядок, албанцы не сдали оружие и, как легко догадаться, не очень-то охотно соблюдали какие бы то ни было законы. Потом экономика пошла на подъем, и молодежь Тираны, помимо прочего, демонстрировала свободу и богатство тем, что массово скупала дорогие ружья и использовала их для того, что раньше могла себе позволить лишь элита, – для охоты на птиц.

Через несколько недель после февральских морозов я познакомился в Тиране с молодой женщиной, которой очень не нравилось новое увлечение мужа. Она призналась мне, что они даже поругались из-за его ружья, которое, кстати, он купил в долг. Муж возил ружье в их «мерседесе» 1986 года, и женщина рассказала, как однажды муж свернул на обочину, выскочил из машины и принялся стрелять по птицам, сидевшим на проводе линии электропередачи.

– Хотел бы я его понять, – сказал я.

– Не поймете! – ответила она. – Я сама не понимаю, сколько мы с ним об этом ни разговаривали.

Однако же позвонила мужу и попросила его приехать к нам.

– Пошла такая мода, и меня друзья уговорили, – не без робости пояснил он. – Вообще-то я не охотник – в сорок лет уже охотником не стать. Мне как новичку нравилось, что у меня лицензия на оружие и хорошее ружье, при том что до тех пор я не убил ни одной птицы. Сперва меня это тешило. Было такое ощущение, как будто наступило лето и наконец ныряешь в океан. Или стоишь с мячом напротив ворот. Я частенько уезжал один в горы на часок. Официальных заповедников у нас вроде как нет, так что я стрелял все, что видел. Спонтанно. Но потом понимаешь, что убиваешь животных, – и уже как-то не тянет охотиться.