— Предуцки? — спросила она.

— Нет. Один из лейтенантов Предуцки. Парень по имени Боллинджер. Он позвонил несколько минут назад. Он хотел зайти к нам домой сегодня вечером. Я сообщил ему, что мы будем работать с тобой допоздна здесь.

— Ну, в конце концов он придет после того, как мы поедим, — сказала она. — Разговоры о Мяснике перед едой испортят мне аппетит.

— Увидимся в половине восьмого.

* * *

Когда кофеварка закипела, она налила кофе в кружку, добавила сливок, прошла в комнату и села в кресло около одного из окон, запорошенных снегом. Она могла смотреть через узорчатое стекло на открытую ветрам Десятую улицу.

Несколько человек, одетые в теплые пальто, руки в карманах, головы опущены вниз, спешили по улице.

Рассыпающиеся снежные хлопья кружились в воздухе и падали вниз.

Она отпила кофе и ощутила разливающееся внутри тепло. Это ощущение усилилось, когда она подумала о Грэхеме. Ничто не могло охладить ее, когда Грэхем занимал ее воображение. Ни ветер, ни Мясник, ни снег. Она чувствовала себя в безопасности с Грэхемом, даже когда только думала о нем. Безопасно и защищенно. Она знала, что, несмотря на страх, который вырос в нем после падения, он отдаст свою жизнь за нее, если потребуется. Так же, как и она готова отдать свою жизнь ради его спасения. Нельзя говорить с определенной вероятностью, что каждый из них может оказаться перед таким драматическим выбором, но она была убеждена, что все-таки Грэхем обретет свое мужество через недели и месяцы, обретет без помощи шока.

Неожиданно ветер ударил в окно. Он ревел, стонал, наносил снег, похожий на пятна пены и слюны, на холодное стекло.

Комната была длинной и узкой, с коричневым кафельным полом, бежевыми стенами, высоким потолком и люминесцентным освещением. На двух металлических столах у двери стояли пишущие машинки, подносы с письмами, вазы с искусственными цветами и другие предметы. Две хорошо одетые женщины за столами были приветливы, несмотря на скучную атмосферу учреждения. Пять столиков кафетерия были расставлены в одну линию так, что кто бы ни сел за них — он всегда будет находиться боком к столам. Десять металлических стульев вытянулись в ряд на той же стороне. Из-за такого расположения столиков и двух больших столов помещение напоминало школьный класс, комнату для занятий под наблюдением двух учительниц.

Фрэнк Боллинджер представился как Бен Фрэнк и сказал, что является сотрудником главной нью-йоркской архитектурной фирмы. Он попросил полную документацию по зданию Бовертон, снял пальто и сел за первый столик.

Как он и предполагал, обе женщины оказались квалифицированными работниками, быстро принесли ему материалы по Бовертону из смежной комнаты-хранилища; подлинные светокопии, дополнения к ним, сметы стоимости, заявления для множества пропусков в здание, оценочные листы, планы реконструкции, фотографии, письма... Все, что было связано с высотным Бовертоном, что проходило официально через городское бюро или департамент, находилось в этом досье. Это была внушительная гора бумаги, и каждый листок был тщательно помечен и последовательно пронумерован.

Сорокадвухэтажный Бовертон, стоявший в оживленном квартале на Ленсингтон-авеню, был сооружен в 1929 году и с тех пор существенно не изменился. Это был один из архитектурных шедевров Манхэттена. Он имел более совершенную конструкцию, чем «Чанин билдинг», справедливо провозглашенный архитектурным украшением и находившийся в нескольких кварталах отсюда. Больше года назад группа заинтересованных граждан начала кампанию за объявление здания памятником архитектуры, чтобы сохранить его от изменения во время спорадических вспышек «модернизации». Но наиболее важным фактом, заинтересовавшим Боллинджера, было то, что офис Грэхема Харриса располагался на сороковом этаже «Бовертон билдинг».

Полтора часа Боллинджер изучал схему здания, главные и служебные входы, аварийные выходы, размещение и работу шестнадцати лифтов, расположение двух лестниц, электронную систему безопасности, представленную в основном скрытыми телевизионными камерами слежения, установленными в 1969 году. Он просматривал бумаги до тех пор, пока не убедился в том, что не упустил ни одной детали. Без четверти пять он встал, зевнул, потянулся. Улыбаясь и напевая себе что-то под нос, он надел свое пальто.

* * *

Через два квартала он зашел в телефонную будку и позвонил Билли.

— Я все выяснил.

— Бовертон?

— Да.

— Что ты думаешь? — нетерпеливо спросил Билли.

— Это можно сделать.

— Боже мой, ты уверен?

— Да.

— Может быть, мне следует помочь тебе. Я мог бы...

— Нет, — заявил Боллинджер. — Если что-то пойдет не так, я могу показать свой значок и сказать, что я был направлен для расследования жалобы, затем я могу быстро исчезнуть. Но если мы будем там вместе, то как сможем объяснить, что мы там делали.

— Полагаю, что ты прав.

— Будем придерживаться разработанного плана.

— Хорошо.

— Будь в том переулке в десять часов.

Билли произнес:

— Если ты выяснишь, что он не работает? Я не хочу долго ждать.

— Я позвоню тебе задолго до десяти. Но если звонка не последует, будь в том переулке.

— Конечно. Что еще? Но мне бы не хотелось ждать дольше половины одиннадцатого. Я не могу ждать дольше этого времени.

— Мы должны уложиться.

Билли вздохнул с облегчением:

— Мы поставим этот город на уши?

— Никто не будет спать завтра ночью.

— Ты уже решил, какие строки напишешь на стене?

Боллинджер подождал, пока городской автобус проедет мимо будки. Его выбор цитат был умным, и ему хотелось, чтобы Билли оценил это.

— Я выбрал одну цитату из Ницше: «Я хочу показать людям смысл их существования, которым является сверхчеловек, молния, выходящая из темного облака человеческого рода».

— О, это превосходно, — сказал Билли, — я бы не смог сделать лучший выбор.

— Спасибо.

— А Блейк?

— Только фрагмент из повторяющейся седьмой ночи в «Четырех зонах» — «Сердца лежали, открытые свету...»

Билли рассмеялся.

— Я знал, что тебе это понравится.

— Полагаю, ты постараешься, чтобы их сердца остались лежать открытыми?

— Естественно, — ответил Боллинджер. — Их сердца и все остальное от горла до промежности.

Ровно в шесть часов в дверь позвонили. Сара Пайпер открыла. Ее профессиональная улыбка исчезла, когда она увидела, кто стоит у входа.

— Что вы здесь делаете? — удивленно спросила она.