Отец выглядел усталым. Он даже не шелохнулся, когда я принес ему кофе. Я поставил перед ним чашку и, проследив за его взглядом, тоже сосредоточился на экране телевизора. Отец сидел, уставившись на шашечную доску. Может быть, он таким образом пытался оценить свои собственные силы в игре. Но я в шашки не играл, и мне эта передача показалось невыносимо скучной. Пока я пил кофе, отец сидел, не отрываясь от этого занудства на экране, он не сделал ни глотка из принесенной мной чашки и, будто вообще не замечая, что я рядом, смотрел передачу. Похоже, пока она идет, поговорить с отцом не удастся, но я понятия не имел, когда игроки закончат партию. Делать нечего, я допил кофе и, забрав свою чашку, вышел из комнаты.

Впервые за долгое время я достал свою дорожную сумку, расстегнул молнию внутреннего кармана и нащупал там кассету с записью песен Сунми. Во время моих скитаний вдали от дома я всякий раз, когда накатывали воспоминания, ставил эту кассету и слушал, как она пела. Я ни разу не подумал, что должен забыть ее. Ни разу даже не попытался. Так что причин не слушать эту запись не было. Наоборот. Я слушал ее пение снова и снова и задавал направление моей упрямой страсти, которая рвалась на волю. Если бы не эти песни, я бы, наверно, бросился к Сунми. Но, вернувшись домой, я перестал слушать кассету. Я не открывал дорожную сумку ни под каким предлогом. Отчасти из-за брата, отчасти из-за того, что я научился контролировать свою страсть и без этой кассеты. Может быть — сознательно или неосознанно, не знаю — я и домой-то решил вернуться, потому что смог справиться со своими чувствами.

Я вставил кассету в магнитофон и подключил наушники. Я не хотел ни с кем делить песни Сунми. Все было как раньше, ничего не изменилось.

Вот моя душа, для тебя слепила ее.

Так давно она ждет лишь тебя —

Долго ли ждать еще будет сердце мое?

Неужели не взглянешь хоть раз?

Пока душа не растаяла,

Пока не сгорела дотла, как свеча,

Сделай фото души моей, мастер.

Пока она, как огонь, горяча.

Звуки ее песни обволакивали меня подобно благоуханному аромату. Все было как раньше. Ничего не изменилось.

Найти Сунми было несложно. В конце концов, подобные вещи были моей работой. Я прекрасно помнил, где жила ее семья несколько лет назад. У меня даже адрес был записан и телефон. Первым делом я позвонил ей. На мою просьбу позвать Сунми какая-то пожилая женщина с хриплым голосом заявила, что здесь таких нет, и бросила трубку. Я набрал телефон справочной, 114, и узнал новый номер Сунми.

Как сказали мне в регистрационном бюро, три года тому назад ее семья переехала. Но они по-прежнему жили в Сеуле, причем недалеко от старого дома. Я опять позвонил — уже по новому номеру. Не знаю точно, кто взял трубку, но, скорее всего, этот низкий голос принадлежал ее отцу. Я попросил позвать Сунми — мужчина переспросил в ответ, кто это, — я колебался, не зная, что ответить. Кем я ей прихожусь? И, что еще важнее сейчас, как мне представиться ее отцу?

— Вам нужна Сунми? — В его голосе зазвучали нотки удивления и беспокойства.

Первое, что мне пришло в голову, это назваться ее старым другом. Похоже, мой собеседник не особо-то поверил мне, потому что коротко ответил, что ее нет, и повесил трубку, даже не спросив моего имени.

Перезванивать опять не было смысла. Похоже, Сунми не жила с родителями. Или она стала жить одна, самостоятельно, или… Неужели она вышла замуж? Ничего странного, этого вполне можно было ожидать. Ей ведь уже больше тридцати. Мне все равно стало грустно.

На следующий день я позвонил по тому же номеру, чтобы еще раз попытаться узнать, как можно связаться с Сунми. Мужчина, которого я накануне принял за ее отца, ничего не заподозрил. Что, в общем, было естественно. Я не стал повторять вчерашних ошибок и заранее решил, что представлюсь однокурсником Сунми. Работая посредником, я делал так не раз. Когда я сказал, что, как староста, собираю контакты бывших однокурсников, чтобы устроить вечер выпускников, отец Сунми без вопросов дал мне ее новый номер и адрес. Я поблагодарил и повесил трубку.

Сунми переехала в маленький городок на востоке от Сеула. Дом, где она жила, был окружен небольшими горами. Здание пряталось в тени высоких деревьев с широкими листьями. Семнадцать часов я дежурил у ее подъезда. Долго, но не для меня. Однажды, когда я еще работал посредником, мне пришлось вот так, не сходя с места, провести двадцать восемь часов. Я шпионил за одной женщиной, причем за все двадцать восемь часов она так и не вышла из своего дома — ее мужу, который поручил мне проследить за ней во время его командировки, явно нужно было лечиться от патологической ревности.

Дом Сунми стоял за большим торговым центром. С крыши торгового центра хорошо был виден ее подъезд и окна ее квартиры. Весь день они были занавешены шторами. Их открыли, только когда солнце село и на улице зажглись фонари. К этому моменту я опустошал уже третью банку с кофе. Открыв банку, я наблюдал, как у нее в коридоре загорается свет. Я помнил ее так хорошо, будто в последний раз видел только вчера. Стрижка «боб», бледное лицо без макияжа, белая футболка и улыбка, ясная, как весеннее солнышко… в тот момент, что я поднес к глазам бинокль, мое сердце сжалось от нежности. Она была там. Стрижка «боб», белая кожа, ни грамма макияжа…

Она порхала по комнатам. Будто парила по воздуху. Зашла в комнату — переодевшись, вышла. Платье небесного цвета, как у героинь диснеевских мультфильмов, делало ее похожей на проворную рыбку. Казалось, она по-рыбьи юрко плавает туда-сюда. Зашла в ванную, вышла оттуда, вытирая лицо полотенцем, достала из сумки продукты, убрала их в холодильник, включила воду в кухне, помыла персик, откусила большой кусок. Я представил, как персиковый сок стекает мимо губ по ее руке. Она занялась ужином: брала что-то из холодильника, мыла, нарезала, варила. Потом, наверно, все приготовив, села на диван, взяла пульт от телевизора, направила на экран, но почти сразу выключила телевизор и нажала на кнопку включения музыкального центра. Поставила какой-то диск. Музыку услышать я не мог. Только видел Сунми. Она откинулась назад. Ее волосы разметались по голубому узорчатому дивану. Она долго сидела так, не шевелясь. Я неотрывно следил за ней в бинокль. Она закрыла глаза. Наверно, сильно устала за день. Через некоторое время мне показалось, что она заснула.

Я опустил бинокль и хотел сделать глоток кофе. Но банка была пуста. Комкая пустую жестянку в руках, я почувствовал непреодолимое желание позвонить Сунми. Я достал телефон и набрал номер. Раздался гудок. Я опять поднял бинокль и, приложив телефон к уху, смотрел на окна ее квартиры. Я стремился не пропустить ни малейшего ее движения. Я ловил колебания воздуха, которым она дышала, и если бы только это было возможно, то следил бы за звуками музыки, выплывающими из музыкального центра. Еще один гудок. Она, наконец, пошевелилась. Подняла голову с дивана и посмотрела куда-то рядом с собой. Опять раздался гудок, она медленно встала — наверно, и правда, спала — ее походка была неуклюжей, как бывает спросонья. Сердце выпрыгивало у меня из груди. Сейчас она ответит на мой звонок. Прикрыв трубку рукой, я перевел дыхание. Раздались еще два гудка, она исчезла из поля зрения и почти сразу появилась снова.