Она прикусила губу и отвернулась.

– Будет очень легко узнать, кто тебе помог. Я не смею оставаться.

Он наклонился и взял ее за руки.

– Но кто я для тебя? Почему ты помогаешь мне?

Она сердито высвободилась.

– Я гречанка! Мой дед был свободным человеком. И тебя это не касается!

Эодан удивленно покачал головой. И в темной северной глубине своей души подумал: «Я вызвал Силы, и она – часть моей судьбы».

Больше он не решился спрашивать. В ней многое вызывало в нем благоговение и страх. Неужели действительно сосуд Силы коснулся его, и он остался жив?

– Свобода, свобода, – сказала Фрина. – В варварской земле, в земляных лачугах и вонючих кожаных одеждах, где на тысячи миль нет ни арфы, ни книги… там я поистине буду свободна!

Заскрипела ее кожаная одежда. Эодан торопливо сделал знак против троллей.

– Быстрей, – сказала она. – Я не могу выдать себя за крестьянскую девушку, значит, я должна быть мальчиком. Вот ножницы.

Она пригнулась перед ним и ждала. Он взял в руки длинные, цвета вороньего крыла ножницы, чувствуя, что оскорбляет какого-то духа красоты. Но… Он принялся стричь и стриг, пока не остались только короткие локоны, падающие на лоб, и стали видны уши. Она посмотрела в зеркало и вздохнула.

– Собери их, – сказала она. – Когда разведем огонь, я принесу их в жертву Гекате.

Она показала на одежду.

– Теперь одевайся! Не стой, разинув рот!

Вызывающим движением она развязала свой пояс, бросила на пол и выступила из своего платья. Она поистине прекрасна, подумал Эодан. Ее женственность не бросалась в глаза, не выпячивалась из одежды, как у Корделии; она ждала в тени того, кто ее откроет. Он неловко извинился, когда она посмотрела на него, и стал возиться с приготовленной для него одеждой: серой заплатанной шерстяной туникой, потертыми сандалиями, фетровой шляпой и длинным шерстяным плащом. Поднял тяжелый кошелек, подвесил меч и засунул кинжал за веревочный пояс.

Взяв свой посох, он увидел, что Фрина одета так же. Мешковатая одежда скроет формы ее тела. Она должна надеяться, что длинный плащ спрячет ее стройные ноги. Она отвернулась от полки с книгами. Провела пальцами по свиткам, только раз, и на глазах ее были слезы.

– Идем, – сказала она – У нас время только до утра, потом начнется охота на нас.

VII

Для Эодана было два Рима. Вначале город кимврских снов, золотые крыши над белыми колоннадами, мерцающие на фоне вечно голубого неба. Затем улицы триумфа, на которых он нагибал усталую голову, чтобы грязь, которую бросали в него, не залепляла ему глаза, потом загон для рабов и наконец звон цепей на римской дороге. И все это было не от мира сего.

Сейчас он сам вошел в Рим, но мало видел город, который трудился, и играл, и пел, и торговался, и смеялся, строил козни, пировал, приносил жертвы, воровал, мошенничал и стоял за своих друзей – город мужчин, женщин и детей, как любой другой, построенный руками людей и охраняемый человеческими телами. Он считал, что Рим обнесен стенами, но, часами идя мимо зданий, понял, что город, как змея, перерос свою шкуру и сбросил ее, так что теперь старые ворота открытыми стоят среди шумного уличного движения. Он считал, что римляне – это одетые в железо легионеры, злобные торговцы людьми и одна женщина, содрогавшаяся в его объятиях; но сейчас он увидел толпу детей, игравших в пыли в мяч, кожевника в маленькой мастерской, хромого торговца, который расхваливал жареные каштаны в корзинах, свисающих с коромысла. Он видел римлян, раскладывающий товары в жалких лавках, и видел возвышающиеся над ними храмы. Видел римскую матрону в одежде не лучше, чем у него, бранившую маленького мальчика за то, что тот не был осторожен среди проезжающих повозок. Он видел, как плачет девочка по неизвестной ему причине, и видел двух веселых пьяных молодых людей, трепавших уши бродячей собаки.

Город рычал вокруг него, тяжелые звуки колес груженых повозок гулко отдавались от кирпичных стен. Дымка висела в воздухе, дым и пыль, запахи чеснока, вареного и жареного мяса, свежего хлеба, косметики, лошадиного помета, сточных вод, мусора, человеческого пота. Всюду толпились люди, кричали, размахивали руками, торговались, прокладывали дорогу в толпе. Однажды этот водоворот унес Фрину. Эодан стоял в ужасе, понимая, что без нее не выберется. Она каким-то образом сумела найти к нему дорогу, но с тех пор он не выпускал ее руку.

Они пробирались к Эсквилинским воротам.

– Нужно найти гостиницу, – сказала Фрина, ей приходилось кричать в шуме. – Дом на Виминальном холме, но в такой одежде туда идти нельзя, во всяком случае не до темноты. [Эсквилин и Виминаль – названия двух из семи холмов Рима. – Прим. пер.]

Эодан тупо кивнул. Он позволил ей провести себя через ворота. За ними был грязный район высоких деревянных домов; на улицах, забросанных мусором и отходами, сидели безземельные, безработные отбросы войн и долгов, кутаясь в тряпье и ожидая подачки. Эодан слишком устал, чтобы рассердиться, слыша крики из этих беззубых ртов: «Эй, крестьянин! Сын земли, у тебя солома в волосах! Не дашь ли ненадолго взаймы этого красивого мальчика? Нет, не даст, у этих фермеров крепкие кулаки. Конечно, это цезальпийские галлы, вот как он похож на быка. Но где его галльские штаны? Ха, ха, да они потеряли штаны – или проиграли в карты?»

Фрина, бледная от гнева, вела Эодана по извилистым уличкам, пока они не нашли гостиницу. Владелец сидел снаружи, зевая и ковыряясь в зубах ногтем.

– Нам нужна комната, – сказала Фрина.

– Полсестерции, – ответил владелец.

– Полсестерции за эту яму с блохами! Один медный ас! – воскликнула Фрина.

Они торговались, а Эодан переминался с ноги на ногу и осматривался.

Оставшись с ней наедине в коробке без окон вместо комнаты, он сказал:

– Да унесут тебя ночные ветры, девушка! Какая нам разница – на медяк больше или меньше? Везде, где мы останавливаемся, я чувствую себя дураком, слушая, как ты торгуешься.

– Интересно, что подумали бы о двух людях, которые не торгуются, – ответила Фрина. – Что эти люди подозрительно торопятся уйти с улиц?

Было слишком темно, чтобы он мог разглядеть ее лицо, но тон он хорошо знал. Он почти видел ее искривленный рот и насмешку в глазах.

– Ну, ладно, ты снова меня спасла, – сказал он. – Я неумелый придурок. Что будем делать дальше, капитан?

– У тебя ум, как дубинка, – ответила она. – Помолчи и дай мне подумать.

Она легла на груду