— Пока что останемся в Омске, подождем, когда смута завершится. А далее постараемся вернуться в Петербург. Госпожа Теглева и мистер Гиббс придерживаются тех же планов.

— Что ж, я тоже полагаю остаться на Урале. А следовательно, срочной надобности что-либо предпринимать по нашему делу нет.

Прошло еще несколько тревожных лет, и вот уже покатилась назад белая волна, теснимая красным половодьем. Назад к берегам Тихого океана, к границам России, она слабела, таяла, испарялась. И вместе с этой волной покидали Россию люди, не видевшие себя в новой жизни, не понимавшие и боявшиеся ее. Покинул Россию мистер Гиббс, отправился в долгий путь Пьер Жильяр, прихватив с собой Александру Теглеву и следователя по особо важным делам Соколова с семьей, того самого, что вел дело об убийстве царской семьи. Долгим кружным путем отправились они в Швейцарию через Харбин и Америку.

А вот полковник Кобылинский остался. Дорого ему обошлось нежелание расстаться с Родиной. Пришлось ему посидеть в концлагерях, даже рождения сына своего не увидел. Пришлось Клавдии Михайловне одной, без него выживать. Но Бог милостив. Не хватало в Красной Армии грамотных кадров, и призвали его в числе прочих офицеров царской армии, кто согласился с новой властью сотрудничать, в армию. Но не в действующую армию, поскольку здоровье Евгения Степановича после старой контузии, ранений и лагерей сильно пошатнулось, а в канцелярию, делопроизводителем. Что ж, и на том спасибо. Кусок хлеба хоть какой, а обеспечен. У семьи крыша над головой. А вскоре его за усердную работу даже повысили до старшего делопроизводителя, и даже до казначея Пятой армии, правда, долго его в армии терпеть не стали, и уже в тысяча девятьсот двадцать первом году отправили в отставку с такими же, как он, бывшими офицерами-белогвардейцами. Отправили на жительство в маленький уездный городишко на Волге, в Рыбинск, поставили на учет в ГПУ. И потекла новая жизнь. Тихая, провинциальная. Подрастал сын Иннокентий. Евгений Степанович устроился на работу статистиком в губернское статистическое бюро. Клавдия Михайловна преподавала иностранные языки на рабфаке, давала частные уроки.

Надежды на возрождение монархии и прежней жизни безвозвратно умерли. О царской семье, расстрелянной в подвале Ипатьевского дома, вслух никогда не вспоминали, и временами казалось, что и вовсе ничего этого с ними не было.

Жили как скромные советские служащие, ходили на работу, на первомайские демонстрации, в кино, читали книги, слушали политинформацию. Не высовывались. А в двадцать шестом году Евгения Степановича сняли с учета в ГПУ.

И все было бы хорошо, но тяготила Евгения Степановича мысль о невыполненном поручении. Хранились на Урале доверенные ему сокровища царской семьи. Не передал он их по назначению. Не сумел. Потому как всех попавших на Урал Романовых большевики зверски истребили, а переправить ценности сперва на юг, а потом за границу уцелевшим членам семьи Евгений Степанович не смог. Так и лежат они в тайниках и схронах, и что с ними будет, если он — главный хранитель — умрет, или ГПУ вдруг начнет охоту за бывшими офицерами царской армии? И вспоминались полковнику их с Пьером Жильяром планы передать тайну на хранение доверенным людям и список, ими составленный, который полковник наизусть выучил, потому как хранить подобные бумаги при новом строе было смерти подобно. Не дай бог найдут, тут же обвинят в контрреволюционной деятельности или шпионом объявят, и все, к стенке.

И вот с такими тяжелыми мыслями жил и работал статистик Кобылинский до самого двадцать шестого года, а едва сняли его с учета в ГПУ, засобирался в Ленинград.

У Клавдии Михайловны, когда она узнала о его планах, только глаза расширились от испуга и руки задрожали, но отговаривать мужа она не стала и вопросов лишних задавать тоже. Только в дорогу помогла собраться.

А задача перед Евгением Степановичем стояла непростая. Ведь в списке Жильяра помимо имен и фамилий были указаны еще и адреса доверенных лиц, разумеется, дореволюционные. Живы ли эти люди? Где теперь их отыскать? А может, самый вопрос об их судьбе будет грозить ему арестом и расстрелом? Всю дорогу до Ленинграда размышлял полковник, как ему лучше за поиски взяться, и ничего толкового не выдумал.

7 июня 2018 г. Санкт-Петербург

На этот раз Полина не спешила домой. Она выполнила все мамины поручения. Зашла в аптеку, съездила к метро за черешней, потому что там дешевле, зашла в «Мясную лавку» за говядиной, потому что там мясо всегда свежее и пахнет натуральным мясом, не то что в гипермаркетах, потом в «Магнит» за сыром, там была акция, и только после отправилась домой.

— Полина, что так долго? Я уже волноваться начала, — попеняла ей мама, забирая покупки. — Иди скорее ужинать, картошка в одеяле, наверное, совсем остыла.

Полина не стала напоминать маме, что именно она надавала ей кучу заданий и что Полина просто физически не могла бы прийти домой раньше.

— Ну, что у вас на работе нового? — спросила за ужином мама.

— Ничего. Все как всегда, — пожала плечами Полина.

— Ты ничего мне никогда не рассказываешь, — тут же обиделась мама. — Я сижу сутками, одна в четырех стенах, мне даже поговорить не с кем, а ты приходишь домой — и «ничего».

Полина закатила глаза. Благо мама ее видеть не могла. Подобные сцены случались раз в неделю и проходили по одинаковому сценарию. Мама скучала и время от времени неосознанно, Полина, во всяком случае, надеялась, что неосознанно, пыталась разнообразить свою скучную жизнь полными драматизма и надрыва скандалами. Начинались они всегда примерно одинаково. Первое время Полина принимала происходящее близко к сердцу, потом привыкла и уже не расстраивалась по пустякам, хотя происходящее ее порядком утомило.

— Мама, у нас был обычный рабочий день. Читателей почти не было, только три пенсионерки, брали любовные романы в мягких обложках, два школьника приходили за программными произведениями, им не хватило в школьной библиотеке. Вот и все. Два раза пили чай. Антонина Ивановна ходила в обед за покупками, потом ходила Инна Яковлевна. Ах, да. Инна Яковлевна довязала правый носок, приступила к левому.

— Прости меня, Полина. Я знаю, я тебя извела своими разговорами, тебе со мной скучно. Но ты могла бы встретиться с подругами, сходить в театр, в кино. Ты молодая, зрячая, весь мир у твоих ног. Я тебя ни в чем не ограничиваю. — На этом месте мама привычно всхлипнула. — Я так всем надоела!

— Не говори ерунды, — одернула ее Полина. — Тебя все любят, у тебя куча подруг, они постоянно тебя навещают, приглашают в гости.

— Ну да. Раз в месяц навещают. А куда я могу поехать? Да и зачем я им? Со мной столько хлопот. То тарелку мимо стола поставлю, то вилку уроню. И тебе приходится со мной ездить. А тебе ведь это неинтересно. Тебе хочется общаться со сверстниками.

— Не говори ерунды. Мне это не сложно, — стараясь держать себе в руках, возразила Полина. — И только позавчера к тебе заезжала тетя Люда.