— Из того, что я знаю об этом гнусном типе, за такой акт ее следовало бы возвести в рыцарство, — сказала Имоджин, с жадностью поглядывая на блюдо с засахаренными сливами. Последние полчаса они манили ее, лишая покоя. Если бы только корсет не буравил тело так сильно своими спицами, она бы… Но нет, она должна выстоять. — И «тетя» тоже ничего не говорит?

— А он вообще скорее сварится в кипящем масле, чем назовет свое имя или пол, — сказал Арман, поведя бровью, и посмотрел на Бартоломью. Тот, судя по выражению лица, начинал сознавать свою ошибку, о которой друзья будут напоминать ему не меньше двух недель. — Для меня совершенно очевидно, — продолжал Арман, — что наша мисс К. у них за старшего, а этот несчастный простофиля, как медведь с кольцом в носу, следует за ней и выполняет ее приказания. Ты ведь тоже так считаешь, Саймон?

Тот кивнул, чувствуя, что ему вдруг стало трудно говорить. Он оторопел, когда, выходя из «Уайтса», увидел потешную картину — лежащего на земле Филтона, наполовину погребенного под кипой женских юбок и дрыгающихся ног. Однако, услышав хрипловатый, плохо маскируемый женский голос, виконт насторожился. Он узнал проказницу, похитившую его прошлой ночью. Каждый нерв мгновенно забил тревогу — и намерения отважной мисс К. были разгаданы прежде, чем она успела скользнуть рукой в свой выпирающий карман.

Все остальное, видимо, так и останется в памяти немного туманным. Филтон, отделавшись легким испугом, уходил прочь — такой же отвратительный и в блаженном неведении о своей почти неизбежной гибели. «Тетя», продолжавшая свой кошачий концерт, запричитала еще сильнее, увидев, что он удаляется, и бросила взгляд на мисс К., надежно удерживаемую Саймоном.

Броктон дождался, пока прохожие потеряют интерес к небольшой драме. Когда все наконец разошлись, он направился к Арману, который опекал постанывающую «тетю». Втроем они быстро увели странную парочку за угол, где их ждал экипаж.

И вот теперь все пятеро находились на Портленд-плейс. Саймон, Бартоломью и Арман вместе с виконтессой сидели в гостиной и размышляли, что делать дальше. Двое безмолвствующих пленников были заперты наверху, и мотивы их деяния оставались неясными.

— А давайте-ка спустим их сюда, — предложил Саймон. — Как вы на это смотрите? — Отсутствие привычного изящества в движениях выдавало его волнение, когда он прошел в коридор и возле лестницы выкрикнул распоряжение дворецкому, а затем отправил услужливо склонившегося Робертса помочь Эмери доставить узников на первый этаж.

— И вовсе я не ребячусь! — сердито возразил Лестер, оттопыривая нижнюю губу.

— По тебе этого не скажешь, — спокойно сказала Калли, разлегшаяся на расшитом покрывале. Держа шляпку Лестера на кончике сапога, она со вкусом потянулась и подложила под голову скрещенные руки. Вообще она была странно весела для сложившейся ситуации. — Ты ведешь себя как маленький, все время дуешься. И еще… как мне ни больно это говорить, но ты прав — розовый цвет тебе не идет. Ну нисколечко!

Голубые, как китайский фарфор, глаза Лестера грозно прищурились, сделав его похожим на разгневанного херувима, но ничуть не прибавив ему внушительности.

— Клянусь, порой я тебя ненавижу, Калли. В самом деле ненавижу!

Калли громко зевнула, не потрудившись прикрыть рот — мужчинам это позволялось, — и посмотрела на приятеля. Выглядел он и впрямь нелепо — во всем розовом, со светлыми кудельками вокруг лунообразного лица и с пылающими щеками. Он расхаживал широкими шагами взад-вперед, от чего складки, собирающиеся на его довольно облегающем платье, все выше подтягивались к поясу. Ей вдруг стало совестно. В том, что они с Лестером приземлились в этот ежевичник, виновата она одна. Не то чтобы все, но многие из ее затей почему-то заканчивались встречей с шипами.

— Я полагаю, тебе лучше снова надеть шляпку, — предложила Калли. — Может, они не сообразят, что ты Лестер, а не Лесли? — добавила она, чтобы поддержать в нем уверенность.

Тот остановился и прижал кулаки к поясу.

— Разумеется, — сказал он, гневно сверкая глазами, — я по-прежнему стану притворяться женщиной. И даже помолюсь на свой животик в надежде, что он убережет будущую мать от плахи, — раздраженно добавил Лестер и обхватил руками свой довольно круглый живот. — Ну что? Как ты думаешь, мне удастся выйти сухим из воды?

— О, наверняка, — с серьезным видом ответила Калли. — Пока не начнет отрастать борода, я полагаю.

— О Боже! — простонал Лестер, потирая уже зашершавевший подбородок, и нескладно плюхнулся на пол. — Сомнений нет, мы погибли. Нас повесят, как пить дать. Но я даже тесный воротничок переношу с трудом. Как же я переживу петлю палача?

Калли даже взвыла, не в силах сдержать приступ смеха.

— И не рассчитывай, что ты… что ты… это переживешь, — сказала она, глядя на Лестера сквозь мокрые от слез ресницы. — Я полагаю… я полагаю, в этом и состоит весь смысл экзекуции.

Лестер продолжал сидеть на полу, скрестив ноги по-турецки.

— Ладно, Калли, — тупо сказал он, доставая из кармана платья остатки лакрицы, — смейся, раз тебе все нипочем. Но ты досмеешься до того, что тебя отправят в желтый дом и прикуют цепями к стене. И на тебя будут мочиться другие умалишенные. Я видел на гравюрах, поэтому знаю, что говорю. Ужас!

Калли согнулась пополам, как складной нож, переходя в сидячее положение.

— Знаешь, Лестер, — сказала он, болтая ногами на краю кровати, — вообще-то идея сама по себе не такая ужасная. Давай притворимся сумасшедшими. Продолжай утверждать, что ты женщина, а я… я бы… Что бы мне такое сделать, Лестер?

— А ничего, Калли. — Ее сообщник по неудавшемуся преступлению иронически фыркнул. — Видит Бог, в глазах любого из тех троих, внизу, то, что мы уже сделали, выглядит безумием. Хочется верить, что они проникнутся к нам состраданием и отпустят. И даже напоят чаем, если снизойдут до такой милостыни.

— Милостыни? — Калли задумалась на секунду. — Ах, ты имеешь в виду милости! — Она закивала: — Вполне возможно. В самом деле, вид у нас довольно жалкий. Но мы не должны открывать им свои настоящие имена, ты сам понимаешь.

— Не должны? — нахмурился Лестер, явно озадаченный. — Но ты знаешь, какая у меня плохая память на имена. Новых я ни за что не запомню. О, я придумал! — воскликнул он, поднимаясь на ноги и путаясь в подоле своего платья. — Мы с тобой просто поменяемся местами. — Манипулируя лакричной палочкой как указкой, он направил ее на Калли, а затем на себя. — Ты — это я, а я — это ты. И мне ничего не придется заучивать.

Калли возвела глаза к лепнине на потолке, адресуясь сквозь него к небу:

— Господи, пошли мне терпение! Ты видишь, с кем я имею дело! — Она тяжко вздохнула и принялась объяснять Лестеру: — Нет, это не годится. Виконт сообщит нашим родителям, и они оба приедут за нами в Лондон. Ты только вообрази, каково будет удивление твоего отца, когда он увидит тебя в этом платье! Мы должны взять другие имена — высосанные из пальца. Ложь, Лестер. Только так. Ты что, не умеешь лгать?