Сводки из штаба армии по-прежнему говорили об успешных боях у генерала Горбатовского[76], в 19-м корпусе и серьезном положении в 25-м корпусе, на правом фланге 5-й и на левом фланге 4-й армий, в Гренадерском корпусе генерала Мрозовского[77]. Но самым важным для нас было сообщение о том, что с целью оказать содействие нашим 4-й и 5-й армиям войска победоносной 3-й армии двинуты в северо-западном направлении, правым флангом на Сокаль – Белз, что сулило нам избавление от угроз противника нашему открытому флангу. Однако 3-я армия была далеко, а тут противник проявлял беспокоившее нас очень шевеление из района Ворен в направлении на Долгобычев и еще восточнее. Мы тогда еще не знали, что это была просто обеспечивавшая правый фланг австрийцев конница, около 2–3 бригад с легкой пехотой. А донесение начальника 7-й кавалерийской дивизии о замеченном движении на Долгобычев «одиннадцати колонн противника» (так и сказано было в его донесении, повторявшем дословно донесение одного из разъездов) совершенно напугало нас. Здесь у места будет выразить крайнее удивление, как такой крупный начальник, как начальник кавалерийской дивизии, имевший в своем распоряжении такой хороший орган управления, как штаб дивизии, с двумя офицерами генерального штаба, – без критики, без проверки, мог сообщить в высший штаб, повторяя явно вздорное донесение какого-то начальника разведки, возможно даже унтер-офицерского? Удивительно бездарно и невежественно в военном отношении!

Не допуская, конечно, чтобы на самом деле двигалась нам в тыл несметная сила противника в виде 11 колонн, мы все же сильно были обеспокоены деятельностью его, угрожавшей нам слева.

Посланный для проверки донесения начальника кавалерийской дивизии наш самолет штабс-капитана Ткачева облетел район Белз – Сокаль – Варяж – Долгобычев; особенного сосредоточения сил противника нигде не заметил. Тем не менее в штаб армии мы доносили о своем беспокойстве за левый фланг и тыл. Ответом на это была присылка к нам Сводной кавалерийской дивизии генерала Драгомирова. Ему поручалась задача силами его и 7-й кав. дивизии под его общим руководством осветить, по возможности очистить район Долгобычева от противника и прочно обеспечить левый фланг армии, прикрывая направление на Владимир-Волынск. 18-го в полдень генерал Драгомиров с дивизией был в Моложове, где получил от нас ориентировку, а на другой день у Долгобычева соединенными усилиями двух конных дивизий противник был оттеснен к югу.

На фронте у нас в это время было почти полное затишье. Наши мортирные батареи полковника Андреева[78] разогнали скопище противника в с. Телятин. В тылу фронта противника были еще отмечены передвижения колонн все в том же северо-западном направлении.

При таком положении, когда фронт корпуса упрочился, а противник перед ним, по всем видимостям, был значительно ослаблен, 19-го около полудня, как снег на голову, свалился приказ генерала Плеве об отходе армии на линию Рейовец – Тератын – Владимир-Волынск.

17-му корпусу указывалось прикрыть Владимир-Волынское направление.

Отдан был приказ по корпусу о постепенном скрытом снятии войск с позиции и об отходе с наступлением темноты в направлении на Тихобуж и Крылов, где намечались большой привал и переправа затем через Буг. Командиру 17-го саперного батальона тотчас было приказано о наводке в районе Тихобужа моста.

Вечером, когда еще было светло, штаб корпуса 61-й пехотной дивизии и некоторые другие части двинулись по дороге на Мирче. 35-я дивизия должна была сосредоточиваться у Крылова, где имелся постоянный мост.

Помнится, с тяжелым настроением мы уходили. В Мирче я с капитаном Громыко немного отстал и заехал в господский двор напиться воды. Первое, что бросилось нам в глаза во дворе, это – брошенные 35-й артиллерийской бригадой два зарядные ящика. Это из числа тех запряжек, что во время внезапного нападения противника на Нежинский полк под Тарношином, ускакали в тыл, бросив свои батареи. Вот куда их черт занес в панике. И как это может человек вдруг так обалдеть и превратиться в форменное наитрусливое животное. Подававший нам воду какой-то молодой человек из господ осведомился тревожным голосом, что, вероятно, на наше место придут другие наши войска, в чем мы поспешили его уверить, хотя было как-то позорно стыдно перед этим шляхтичем. Когда мы выезжали из двора, зарядные ящики 35-й бригады уже запрягались присланными запряжками. По дороге мы еще долго с горечью в сердце беседовали с капитаном Громыко на тему о том, что перед какими-то австрийцами нам пришлось отступить, потерпели поражение – какой срам! Часов около 11 мы подходили уже к Тихобужу. По дороге в д. Жиковица видели уже расположившийся штаб 61-й дивизии. В Тихобуже штаб корпуса уже разместился в шикарном господском доме. Было очень людно, весь тыл наш присоединился, и когда сели ужинать за огромный стол на живописной террасе, выходившей в парк, человек 30 народу, тяжесть душевного состояния быстро прошла. А когда прокурор корпусного суда (… полковник[79]) сообщил слышанный им слух, что в Галиции нашими войсками уже взят Львов, настроение повысилось. Тот же прокурор остроумно предлагал не смущаться неудачей и смотреть на наши первые бои как на «усиленную рекогносцировку» (его подлинное выражение). По существу, он оказался прав.