Тем временем из переулка на площадь въехал крытый автофургон с маленькими окнами, закрытыми решеткой. Задняя дверь фургона открылась, из нее выпрыгнули два милиционера. Барабан, Цыпочка и Жернов, толкаясь плечами, забрались в фургон. Из-под мостика вышел и Сопеля. Он, кажется, не собирался устраивать побег и неторопливо поднялся по стальной лесенке в кузов. Зато возчик-молоковоз устроил бунт. Он никак не хотел садиться в машину, брыкался, цеплялся ногами за мостик.

– За что? – кричал он, изворачиваясь. – Меня-то за что? Я ведь ничего такого не сделал. Пусти! Мне надо бидоны сдавать!

– Проходи, проходи, – торопил Тараканов, подсаживая возчика в автомобиль. – Там разберемся.

– Где это там? Ведь я же ничего такого не сделал! Мне надо за тару отчитаться!

С трудом удалось водворить его в машину. Старшина запер дверь на железный засов, и, объезжая кармановскую лужу, фургон двинулся к милиции. Возчик сразу же прилип к решетчатому окну. Неожиданно большими глазами глядел он на мир.

– Мне надо бидоны сдавать! – кричал он.

– Чего раскричался, – сказал Крендель, поднимаясь наконец из лопухов. – Отпустят его. Нас отпустили и его отпустят. Какой нервный, только попал в милицию – сразу орет. Съедят его там, что ли? В милиции тоже надо держаться с достоинством.

– Еще бы, – сказал я.

– Ты вообще-то неплохо держался, – снисходительно добавил Крендель и похлопал меня по спине.

В милиции я, может, и правда держался, как надо, но сейчас чувствовал себя «подкидышем». Кожаный-то сбежал. А ведь это мы сказали капитану, кто играет в лото. Я-то особо не болтал, кроме «еще бы», слова не сказал, но и в этом «еще бы» был некоторый смысл. Капитан спросил: «И ты видел монахов?» – «Еще бы», – ответил я.

– Да не волнуйся ты, – сказал Крендель. – Догонят они его. Они же на мотоцикле. Сейчас поедем домой. Только давай на капитанский мостик слазим. А то чепуха получается: были в Карманове, а на мостик не залезли.

И мы полезли наверх, на кармановский капитанский мостик.

Ступеньки заскрипели у нас под ногами, запели на разные лады.

Снизу, с земли, мостик не казался таким уж высоким, но когда мы забрались на самый верх, встали на капитанское место, я понял, что никогда так высоко не поднимался.

Здесь, наверху, дул свежий ветер, мостик скрипел, как старый корабль, и лужа, лежащая внизу, добавляла морских впечатлений. Но я и не глядел на лужу, слишком мелка, незначительна была она и становилась все меньше, зато шире разворачивался город Карманов, с его переулками, красными и серыми крышами, рынком, вокзалом, башнями бывшего монастыря.

А ведь Карманов был, оказывается, красивый город. Во всех садах его цвела черемуха, по кривым переулкам ездили дети на велосипедах, на лавочках у ворот и калиток сидели старушки, лаяли собаки, серые козы бродили на пустырях. В лучах заходящего солнца Карманов казался тихим, спокойным городом, в котором хотелось жить.

Ветер задул сильней, и капитанский мостик поплыл, качаясь по волнам над городом Кармановом, который стал отчего-то уменьшаться, и все шире открывался горизонт. Я увидел за городом озимые поля, речку Кармашку с вековыми ивами, склонившимися над водой, синие далекие леса, а сразу за лесами близко, совсем близко показалась Москва, будто из-под земли выросла Останкинская башня и высотное здание у Красных ворот.

Оказывается, с кармановского мостика видно было очень далеко, и чем дольше стоял на нем человек, тем дальше, тем шире видел он. Скоро видели мы не только Москву, а совсем уж далекие южные степи и горы, которые синели над ними. Ясно была видна двуглавая снежная вершина – Эльбрус.

– Смотри-ка, смотри! – закричал Крендель и больно схватил меня за локоть. – Сюда смотри, ближе, ближе.

Я перевел взгляд с Эльбруса на черноземные степи, миновал Москву, вплотную приблизился к городу Карманову и вдруг ясно увидел внизу, под нами, сразу за городом, зеленое озимое поле, которое точно посередине разрезала проселочная дорога.

По дороге мчалась лошадь, запряженная в телегу, а за нею с коляской мотоцикл.

Мотоцикл ревел.

Отсюда, с мостика, слышен был этот рев, перекрывающий мирные кармановские звуки.

– Наддай! Наддай! – кричал из коляски капитан.

Вася наддавал. Выкручивал рукоятку газа, изо всех сил прижимался к баку с бензином.

– Вот-вот! – волновался Крендель. – Сейчас накроют.

Но накрыть Кожаного Вася и капитан никак не могли, хоть и мчались изо всех сил. В этом было что-то загадочное, ведь телега с Моней на борту была недалеко, от силы метров тридцать.

– Да что такое? – горячился Крендель, переживая. – Что он, заколдованный, что ли?

Но Кожаный не был заколдован. Заколдована была дорога. Много лет подряд колдовали над нею бульдозеры и коровьи стада. Они-то наколдовали столько колдобин, что превратили дорогу во что-то, не похожее ни на что. Только сбоку, в профиль, имела она сходство с гребнем гребенчатого тритона. Но если гребенчатый тритон сам живет в воде, то здесь вода находилась в колдобинах, куда ранней весной и приползали нереститься гребенчатые тритоны из кармановского пруда. В иных колдобинах водились и караси.

Мотоцикл, вгрызаясь в дорогу, порой скрывался из глаз, а вместо него бил фонтан, будто на этом месте открылась нефтяная скважина.

Лошадь была умней мотоцикла, даже и милицейского. Она знала колдобины наизусть, чувствовала, куда надо шагнуть. Впрочем, телега иногда подскакивала на всех четырех колесах, а то и плавала, подобно барже.

– Поберегись! – крикнул Кожаный и метнул бидон. С реактивным свистом бидон пролетел над головой капитана.

– Наддай же! Наддай! – просил капитан, но Вася и так работал на предельных оборотах.

Надо было что-то придумать, и капитан рискнул. На полном ходу отвинтил он коляску, прыгнул на заднее седло. Не проехав и сантиметра, коляска затонула.

Мотоцикл сразу рванулся вперед. Расстояние между ним и телегой медленно сокращалось.

– Давай! – орал с трибуны Крендель. – Жми!

– Береги бензобак! – крикнул Кожаный и снова метнул бидон. Расстояние между лошадью и мотоциклом стало увеличиваться.

Увидев такое дело, Моня развеселился. Он оглядывался, улыбаясь, показывал фигу, приветственно подымал кепку и прощально ею махал. Полы его пальто трещали на ветру, как пиратский флаг.

Капитан достал пистолет.

Левой рукой он покрепче обнял Куролесова, а правой стал целиться. Но мотоцикл так кидало в стороны, что выстрел грозил самоубийством.

На полном скаку мотоцикл ворвался в особенно коварную колдобину, и капитан Болдырев вылетел из седла.

Он висел в воздухе, держась рукой за Васину шею, а мотоцикл по-прежнему мчался вперед. Волей-неволей капитан вынимал Васю из седла.