Посетитель лишь молча кивнул и поднялся, направившись к книжным полкам, словно они неодолимо влекли его. Ему не терпелось поскорее завершить этот никчемный разговор на общие темы и перейти к цели своего визита сюда. Коль скоро доктор Эдмонсон намеревался задержаться во Франции на целых три месяца, то стоило запасти опия как можно больше, иной возможности ему не представится.

— Я вижу, у вас есть «Элементы медицины» Джона Брауна[12].

— Да, действительно, сэр. — Доктор Эдмонсон поднялся. — Подписана самим автором.

Он снял книгу с полки и открыл ее, показывая автограф светила, чье влияние на медицину тех времен было неоспоримо выше влияния всех прочих мировых знаменитостей. Однако же его употребление и поддержка опия вызывали немалые дебаты со стороны его оппонентов.

— Я учился у него в Эдинбурге и был горячим сторонником его учения, в противовес взглядам кулленистов[13]и бруссеистов[14]с их дурацкими пиявками. Я надеюсь повстречать Бруссе в Париже и вызвать его на откровенную дискуссию по данному поводу.

Рассеянно листая книгу, Хоуп обнаружил место, где Браун описывал множество заболеваний и увечий, при которых опий, весьма и весьма облегчал страдания больного.

— Это — моя библия, сэр, — с гордостью произнес Эдмонсон, он даже зачитал несколько строк из перевода Беддо. — Вам правильно посоветовали прийти ко мне, сэр. Опий, который я хочу предложить вам, самый чистый. Настойка здешнего приготовления, ее называют ланкастерскими черными каплями, уж поверьте, очень низкого качества и в некоторых случаях, если употреблять ее не слишком осмотрительно, может нанести немалый вред. Но, если уж говорить откровенно, полковник, представления не имею, как весь этот работный люд на Ланкастерских рудниках, впрочем, как и многие местные жители, смогли бы обходиться без подобного зелья. Вот уж истинно, черные капли — опий для простого народа, настолько он низкопробен. Тот опий, что продаю я, не вызывает ни сонливости, ни излишнего возбуждения. Какое количество капель вы употребляете?

— Не больше пятидесяти за раз, — солгал Хоуп, — я пользуюсь им лишь иногда, во время приступов ревматизма…

— Понимаю… Я обеспечу вас надлежащим запасом. Если уж вам приходится путешествовать, то куда надежней полагаться на давно проверенное средство.

Пока хирург занимался приготовлением опийной настойки, Хоуп, невероятно обрадованный открывшейся перспективой и уверенный, что весьма удачно разыгрывает собственную роль, пустился в пространные описания тех дней, что провел в компании курильщиков опия в Константинополе. Он живописал во всех деталях, как и в котором часу они собираются, какой ритуал ежедневного приема опия проводят. Он отлично представлял себе, насколько эксцентричен доктор Эдмонсон, по какой экзотике тоскует душа хирурга. Длительная война с Францией перекрыла все границы и означала, что у врача не было ни малейшей возможности повидать мир. Завороженный рассказом Хоупа, он даже бросил работу, отправив слугу в трактир за холодной курицей и овсяным печеньем. Ему до чрезвычайности хотелось заручиться дружеским расположением человека, столь искушенного в путешествиях, который способен вести бесконечные рассказы о далеких странах, о которых он — врач из глухого провинциального городка — мог лишь мечтать темными, сырыми зимними вечерами, в холодном северо-западном уголке острова, ведшего войну едва ли не с целым миром.

— Вам следует встретиться с моим другом мистером Колриджем, — в разговоре заметил доктор Эдмонсон. — Я напишу ему записку, и вы ему ее вручите. Загляните к нему в Грета-Холл, ваш хозяин гостиницы проводит вас туда. И не бойтесь потревожить мистера Колриджа: он говорил мне, что подобные вторжения ему лишь в радость.

Столь неожиданное предложение было сделано исключительно ради поддержания интересной беседы с необыкновенным посетителем и уж ни в коем случае не с целью в чем-то превзойти его. Тем не менее доктор Эдмонсон все же позволил себе слегка похвалиться добрым знакомством со столь знаменитым пациентом, «поэтом и метафизиком — мистером Колриджем, который также пишет для газеты «Морнинг пост». Это очередное упоминание о газете прозвучало тревожным звоночком для Хоупа. Список несомненных достоинств мистера Колриджа рос на глазах: «умнейший человек во всем Королевстве, один из самых выдающихся ученых, логикой способный превзойти самого Аристотеля; величайший поэт, единственный из многочисленной лондонской клики». И по мере того, как он рос, Хоуп, продолжая мило улыбаться и вовремя вставлять восхищенные реплики, все больше склонялся к совершенно определенному и категоричному решению никогда и ни при каких обстоятельствах не встречаться с мистером Колриджем.

Надо признать, утром следующего дня доктор Эдмонсон весьма сожалел, что оказался настолько несдержан во время разговора, однако поездка на юг и новые впечатления очень быстро стерли из памяти его досадную оплошность. Стремясь произвести на высокого гостя как можно более благоприятное впечатление, хирург не только расписал все совершенства знаменитого поэта, заодно рассказав о весьма близких отношениях с ним, но также, как бы между прочим, упомянул о неуплаченных долгах, о расписках и счетах, в которых запуталась семья, о долгих приступах меланхолии, которые повергали Колриджа в полное отчаяние и подталкивали к мыслям о самоубийстве и об убийстве жены. Рассказал он и том, что Колридж не раз сожалел о существовании собственных детей, о его бесконечных беспорядочных романах с женщинами, как его круга, так и далеких от него. По мнению доктора Эдмонсона, все это говорило о его безусловной гениальности, которой, несомненно, способствовали частые употребления опия, спасавшие Колриджа как от ревматических болей, так и от прочих неприятностей.

— Уж мы-то, врачи, хорошо знаем души наших друзей, — многозначительно заметил он, — особенно если они к тому же являются и нашими пациентами. Боюсь показаться несколько неосмотрительным, но я всецело полагаюсь на ваше благоразумие. Простите, что рассказываю вам все это, но думаю, что доведись вам провести в обществе мистера Колриджа несколько часов, и он сам доверится вам, я в этом нисколько не сомневаюсь.

Хоуп не собирался выяснять, что из всего сказанного в доме хирурга было правдой, а что — вымыслом болтливого доктора. Полковник вышел на улицу, с удовольствием вдохнув полной грудью свежий воздух Кесвика, и слуга-горбун махал ему вслед.

Все шло своим чередом.

Уже несколько раз за последнюю пару недель, с тех самых пор, как в церкви объявили о помолвке Тома и Элис, Мэри захлестывали самые противоречивые чувства. Но теперь, когда приехал мистер Фентон, она в точности знала, что сумеет пережить любые неприятности. Этот человек, как никто другой, умел ее успокоить, она могла не лукавить с ним и поговорить совершенно откровенно, чего не позволяла себе даже с лучшей подругой. При желании Мэри могла бы и промолчать, и он наверняка понял бы все, едва бросив на нее взгляд. Именно мистер Фентон подарил ей чудесную возможность познакомиться с внешним миром, таким огромным и прекрасным, что лежал за пределами крохотной, затерянной в глуши долины с ее традициями и предрассудками. Не ограничиваясь исполнением прямых обязанностей сельского учителя, мистер Фентон обучал ее рисунку в манере итальянских мастеров, и это был своего рода подарок скромной провинциальной девушке, чье безыскусное очарование кружило ему голову настолько, что временами он оказывал ей знаки внимания, никак не приличествующие скромному сельскому учителю. Душевное смятение, в которое она повергала его, заставило мистера Фентона перебраться в другую школу дальше к северу. И все же он не мог противостоять искушению время от времени наведываться в Баттермир, который он предпочитал всем другим городкам в округе. Еще маленьким мальчиком приехав в это местечко на каникулы, он навсегда влюбился в его красоту. Тем не менее, не в силах лгать самому себе, он прекрасно осознавал, что не одна лишь природа влекла его туда, просто он был не способен слишком долго жить без редких, но таких дорогих ему встреч с Мэри.