Слова «gay friend»[45]Франц истолковал так: Ренье лежит рядом с ней для прикрытия, и они только притворяются любовниками. Красивыми любовниками. В Гаване часто притворялись любовниками, чтобы сохранить декорум. Множество таких парочек облюбовали бульвар Хосе Марти, бетонные парапеты набережной Малекон и площадь перед отелем «Инглатерра», где они сидели в ожидании клиентов. Иногда это действительно были любовники.

Люди, гнездившиеся на этих скамейках и парапетах, жили в яркой тропической тюрьме, в вольере под открытым небом, чем-то напоминавшем ГДР. Они надеялись на мирную революцию, на то, что Кастро когда-нибудь заснет и больше не проснется. Об этом Рамона сказала ему в первый же день знакомства. Тогда он еще почти не понимал по — испански, но догадался, что все эти несчастные люди мечтают, чтобы великий лидер поскорее заснул и больше не проснулся.

Маринелли, живший как раз на той площади, где предложила встретиться Рамона, — еще одно доказательство того, что это не случайное совпадение, а воля судьбы, — не мог дождаться вечера. Время от времени ему начинало казаться, что она вообще не придет. Но в одиннадцать часов они сидели на скамейке и ему казалось, что сбылись самые прекрасные его мечты.

И тут же решил жениться на Рамоне, купить дом…

Рядом с ними по-прежнему сидел ее красивый друг, по-видимому дожидаясь, когда его снимет какой-нибудь гей, а им в Гаване приходилось особенно туго. Так они сидели и служили прикрытием друг другу… Рамона уже нашла того, кто подарит ей средство для выпрямления волос и «Шанель», а у Ренье все еще впереди. Пальмы были близкими и осязаемыми, как у бассейна кисти Дэвида Хокни[46], но жизнь — беспросветно черной, как в романе «Пока не наступит ночь» Рейнальдо Аренаса[47].

Кастро называл личностей вроде них «lacra social»[48], сажал в поезд и отправлял в специальные исправительно-трудовые лагеря в провинцию, на уборку сахарного тростника, а по вечерам Кастро развлекали новыми анекдотами о «голубых», в которых основная роль, такая же, как в других краях бананам, отводилась туземному сахарному тростнику. Но поскольку никто не знал, где и как Кастро проводит вечера, это тоже был всего-навсего миф, и что он иногда смеется — тоже миф, и что он вообще еще жив — тоже. В тот год, когда произошла революция, Кастро было столько же лет, сколько Иисусу, когда того распяли. Может быть, Кастро уже давным — давно умер?

Сначала они безуспешно искали подходящее место. Их не пустили бы ни в один гаванский отель, да и к тете Эльвире они пойти не могли, ведь там жили десять человек, ну, совершенно незнакомых, все вместе в одной квартире, в том числе тетка из Комитета по защите революции, КЗР, сплошь люди, которые, как говорила, Рамона, могли ее выдать. И вот в поисках укромного местечка они бродили по центру города до половины второго ночи, пока наконец не нашли подходящий подъезд с оголенными электрическими проводами на полу, и Рамона то и дело повторяла: «Осторожно!»

Это произошло в подъезде неподалеку от Каса де Рон-и-Табакос.

Любовью они занимались стоя.

Потом Франц дал Рамоне сто долларов — подарок для матери, которая произвела на свет такую красавицу. И втайне возблагодарил Бога за то, что Он создал такое чудо. А Ренье караулил у входа, где днем сидит тетка из Комитета по защите революции, следит за всеми и сообщает о любых происках контрреволюционеров по переносной рации.

Она томно, как во сне, повторяла «si» и «baby», и легкость этой любви, реальная или воображаемая, составляла разительный контраст с венским нагромождением лжи, какой впервые предстала любовь Францу Маринелли.

Она проворно обернулась и поцеловала его, это было как жизнь, прекрасная, короткая, мучительная и непостижимая, — обернулась, стоя на ступеньку выше, и произнесла: «banana», — а потом спустилась первой, ведя его за собой, потому что знала дорогу. Тогда им еще не нужно было разговаривать, хватало простых слов, например «banana», «где» и «когда».

Фотографии!

На одной из них Рамона на Плаза де ла Катедраль записывает в его дневнике текст песни «Reloj», и в то мгновение, когда он ее сфотографировал, как раз дошла до слова «асаbа», до последней буквы «а», которую теперь вечно будет вписывать в его дневник:

Reloj поп marques las horas

reloj reten tu camino

porque mi vida se acaba.[49]

Но разве он прилетел сюда не для того, чтобы подготовить официальный визит делегации австрийских писателей? Он почти забыл об этой нелегкой и, разумеется, малоприятной задаче.

Визит писателей, с особым тщанием отобранных в министерстве, должен был состояться в феврале, когда еще нет изнуряющей жары. Значит, у Франца пока уйма времени.

Но он так ничего и не подготовил.

2

В постели она, положив голову ему на живот, медленно поглаживала отзывчивые участки его тела, словно не знала, чем бы занять руки, или что-то искала, а Франц тем временем развлечения ради читал ей вслух статью из журнала «Штерн» о разоблачении чьих-то финансовых махинаций: «Не тесно ли членам правления в узких рамках закона?». Ее забавляло, как звучит немецкий язык в устах венца. Ей нравилось. Звучит ничего себе, приятно.

Ей было любопытно, как переводится заглавие. Франц попытался объяснить. Но она все неверно истолковала и тут же попросила для своего приятеля-гомосексуалиста презервативов размера XXL. В следующий раз Франц обещал принести большую упаковку.

Иногда, глядя на Ренье, он думал, что «голубой» дружок не такой уж «голубой», но потом отгонял эти мысли. Она рассказала ему, что Фидель, как только появился СПИД, заказал в Китае крупную партию презервативов. Но потом Куба отказалась от этих поставок — презервативы были слишком маленькие. «Для Китая в самый раз, а вот для Кубы не годятся», — заключила она.

Вскоре они задумали пожениться. На третий же день знакомства им пришло в голову недорого купить домик в центре Гаваны. Он был в восторге. Предстояло еще откормить двух поросят, без которых не обходится ни одна свадьба, а это было уже особо тяжкое по кубинским законам преступление.

Спустя неделю после знакомства с Рамоной Франц переехал из дорогой «Инглатерры» в «Довиль», отель подешевле, к тому же находившийся прямо на набережной Малекон, и теперь у него оставалось для Рамоны больше венских денег. Кроме того, Рамона знала в «Довиле» одного охранника и могла за взятку в двадцать долларов ночевать у него в номере.