Гадкий и босоногий мальчик по коммерческим соображениям расставлял шезлонги попарно и слышать ничего не хотел о шведской семье под одним пляжным зонтиком. Поэтому Маша расположилась чуть поодаль от меня и Анны. Чтобы я мог спокойно оценить ее топлес, наверное.

– А ты чем будешь заниматься? – спросила у меня Анна.

Как только люди расходятся парами – они моментально переходят на «ты». Закон природы… Я собирался подумать над романом, покуда все ингредиенты были под рукой: море, Анна, Маша… А загорание решил оставить на совести южного солнца, которое поджаривает людей с эстетическими целями… Вот зачем ему надо, чтобы люди были одинаковыми и коричневыми?

– Мистер?.. – обратился ко мне гадкий мальчик.

Он возник неожиданно и принялся тараторить по-гречески, указывая на соседний шезлонг.

– Как ты думаешь, Анна, чего он хочет? – лениво поинтересовался я.

– По-моему, он спрашивает, – сказала Анна, – для чего нам понадобился этот шезлонг…

– И зонтик…

– Зонтик и шезлонг, – подтвердила Анна. – Если там никого нет…

Я не знал, что ответить босоногому мальчику, и поэтому взял «поляроидовскую» фотокарточку, приподнялся и положил на соседний шезлонг.

– Ты сумасшедший, – усмехнулась Анна.

А мальчик взглянул на солнце, покачал головой и, вероятно, подумал, что такому придурку, как я, и трех зонтиков мало.

– Надо возвращать долги, – сказал я мальчику.

Но он ничего не понял, махнул рукой и пошел от меня – куда подальше. Потому что на соседнем шезлонге не было Маши, а только сделанная четыре года назад фотография…

Здесь похоронена Глава о том, как в 1425 году блистательный авантюрист Поджо Браччолини, уроженец Флоренции, подделал рукописи античного писателя Корнелия Тацита…

«Легкий завтрак в тени некрополя»

Тринадцатый апостол

Поздней осенью тысяча четыреста двадцать пятого года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа… я, Поджо ди Гуччо Браччолини, пережидал непогоду в одной захудалой таверне близ монастыря Святого Галла. В тот день Божественные милости обрушились на нас в виде дождя вперемешку со снегом, как будто Господь никак не мог определиться – чем конкретно нас одарить. Манна небесная сыпалась словно из рога изобилия, и покуда я добрел до таверны, ряса моя изрядно промокла. Но вместо того чтобы подсесть поближе к огню, я притулился неподалеку от входной двери, дабы не вызывать к себе повышенного интереса. Хозяин принес мне горячей похлебки, хлеба и кувшин вина, а на большее в этих краях я и не рассчитывал. Поэтому, благословляя хлеб и особенно воду, которую хозяин таверны выдавал за красное монастырское вино, я приготовился к неспешной трапезе, очень рассчитывая, что желудок меня не подведет.

– Мир тебе! – пробормотал я, по сути дела обращаясь к собственному желудку.

Но хозяин понял меня превратно и заявил, что за последнюю пару лет его харчевня сильно пострадала от миролюбивых монахов, которые странствуют во имя Господа, а трапезничают за счет заведения. И если «святой отец» из этого славного ордена, то может свободно отдохнуть и переждать непогоду, однако хлеб, вино и похлебку он уберет.

– Так будет по-божески! – подытожил хозяин. – Ибо сказано… Неужто взять мне хлебы мои и вино мое и отдать людям, о которых не знаю, откуда они?

– Сын мой, – ласково перебил я. – Если тебе показать флорин, ты сам догадаешься, что я прибыл из Флоренции?

С этими словами я выложил на стол кое-какую мелочь, и хозяин вынужден был согласиться, что звонкие монеты – это лучшая рекомендация. А вдобавок поинтересовался, хватит ли одного кувшина вина такому респектабельному человеку?

– И тяготела рука Господня над филистимлянами… – пробормотал я.

– Что-что-что? – переспросил хозяин.

– Я говорю, откуда мне знать о втором кувшине вина, покуда я не попробовал первого?

Здесь хозяин стал меня убеждать, что это вино хорошее и на днях исполняется ровно месяц, как никого не стошнило. Но, дабы не рисковать репутацией своего заведения, он принесет другого вина для знатного господина из Флоренции… Самого наилучшего.

– Сын мой! – удивился я. – Почему ты называешь меня знатным господином, как будто не видишь рясы на мне?

– Ну разумеется, ваше преосвященство! – заявил трактирщик. – Я вижу рясу! Однако очень смущают ваши сапоги! Потому что монахи носят сандалии. А с такими каблуками, как у вашей милости, любой звонарь тотчас же чертылыснется с колокольни, клирик – с амвона, архимандрит – с паперти…

И трактирщик принялся обстоятельно перечислять, кто из монастырской братии звезданется и с какой возвышенности, если наденет подобные сапоги.

– Тихо-тихо, – осадил я трактирщика и оглянулся по сторонам, дабы удостовериться, что никто не прислушивается к нашему разговору. – Сапоги как сапоги… Можно подумать, что ты меня осуждаешь!

– Да разве я сторож брату моему Авелю?! – воскликнул трактирщик. – Разве я вправе указывать господам из Флоренции, как одеваться и что носить?! И если ваше преосвященство хочет выглядеть как ваше преосвященство, то пусть не оглядывается! Ибо в этой таверне больше никого нет! Кроме вашего покорного слуги, разумеется…

Я очень удивился такому приятному обращению в этакой захудалой местности. «Слуга покорный…» И решил отпустить хозяина за вином, которое он приберег для «знатного господина из Флоренции», но трактирщик не сдвинулся с места, а продолжал нависать надо мной, о чем-то глубокомысленно размышляя.

– Позвать его? – наконец-то осведомился трактирщик.

– Кого? – уточнил я.

– Вашего покорного слугу, разумеется! – пояснил трактирщик. – А то он действует мне на нервы! Забрался в угол и зыркает!

И трактирщик указал большим пальцем куда-то себе за спину. Похожими жестами древние римляне общались с гладиаторами, а египтяне – с крокодилами…

Мой покорный слуга, как его окрестил хозяин таверны, практически не выделялся на фоне грязной стены этого достойнейшего заведения, поскольку темно-коричневая ряса служила ему отличной маскировкой.

– А почему ты решил, что мы знакомы? – спросил я у трактирщика, имея в виду темно-коричневую рясу.

Трактирщик дважды пожал плечами и выхлебал добрую половину вина из кувшина с подмоченной репутацией. После чего подумал – и оприходовал худшую половину.

– Дабы другим неповадно было портить полы моего заведения, – прокомментировал свои действия трактирщик и трижды судорожно икнул. – А что касается путешествий и путешественников, – продолжал свои речи трактирщик, как только спазмы слегка поутихли, – я видел множество монахов… Бенедиктицев и францисканцев, капуцинов и кармелитов, и даже трех веселых иезуитов… А это не приведи Господи… Однако ничего подобного, как ваше преосвященство и то, что сидит в углу, мне видеть не доводилось… «Ба! – подумал я. – Ба! Да эти голубки из одной преисподней! Одеваются как монахи, а на самом деле – черт знает что!»