Эвмен оставил в Беренике человека, уверенный в том, что тот незамедлительно сообщит о прибытии корабля. Его знали Дидим, он остановился на постоялом дворе под названием «Счастливое возвращение». Сейчас нужно идти в город, найти гостиницу и этого человека, чтобы разузнать у него, как обстоят дела.

Что подумает Ани, когда проснется и увидит, что Цезариона нет на месте?

Не важно. Если корабль стоит в порту, Цезарион вышлет ему тридцать драхм и на этом распрощается с египтянином. А если корабля нет...

Ани, вероятно, обидится на Цезариона, получив деньги, но, так и не увидев корабль собственными глазами. Почему караванщик затаит на него обиду, юноша не смог бы объяснить, как не мог понять, почему в глубине души он сам, возможно, отреагировал бы точно так же.

Но какое это имеет значение? Ани – всего лишь невежественный крестьянин, который успел несколько раз оскорбить его. Клеопатра, несомненно, приказала бы выпороть его. И все-таки у Цезариона в душе остался неприятный осадок. Караванщик спас ему жизнь. И как бы ему не хотелось вспоминать о своем спасении, он невольно признавал, что, несмотря на все оскорбления, Ани обращался с ним с большой добротой. Его осел, на котором ехал Цезарион. Последний глоток пива, отданный случайному спутнику. Мирра... Тушеное мясо и одеяло...

Ани мог забрать себе его фибулу в любой момент, но отказался от нее даже тогда, когда Цезарион сам предложил ему взять ее. Непонятно, почему он так поступил. Казалось, что египтянин и вправду беспокоится о безопасности своего гостя. Наверняка дело именно в этом! Для него Цезарион был гостем, перед которым он, будучи хозяином, испытывал чувство долга. Может, как раз поэтому Цезариону стало неловко при мысли о том, чтобы просто уйти от него: это было бы нарушением правил гостеприимства.

А может, дело совсем в другом?.. Кто знает, а вдруг египтянину нравятся мальчики и Цезарион просто приглянулся ему?

Юноше стало не по себе от внезапного отвращения и неприязни, которые он испытал. Цезарион вспомнил, как Ани придерживал его на осле в первую ночь: мужская рука у него на талии, тяжелая от боли и усталости голова – на плече одетого в грязный хитон караванщика. Мог ли он себе такое представить? Он вспомнил, с каким видом собственника Ани наблюдал за тем, как Сцилла промывала ему рану. Цезарион представил, как он лежит обнаженный в тени палатки, а эта старая ведьма втирает мирру в его тело, не замечая, что неотесанный крестьянин смотрит на него с вожделением... В присутствии Ани он несколько раз впадал в беспамятство, и тот, пользуясь моментом, успел заглянуть в мешочек с лекарственным сбором. Кто знает, что еще он мог сделать?

При мысли о таком унижении Цезарион почувствовал тошноту и приложил мешочек с травами к лицу. Он – сын царицы, которая заявляла о себе как о воплощении богини Изиды. Он – сын человека, более могущественного, чем все цари мира, человека, которому даже римляне поклонялись как богу! Ему самому был дан божественный титул – Theos Phiiopator Philmetor – бог, любящий своих отца и мать. Его называли «господином двух стран» и даже «царем царей». В его честь был построен храм. Возможно, он недостоин этого и все эти титулы – не более чем пропаганда для невежественной толпы, – но стать объектом похоти погонщика верблюдов... Он должен убить этого грубого мужлана!

Значит, он отплатит невежественному крестьянину, который спас ему жизнь, черной неблагодарностью? На самом деле Ани ничего плохого ему не сделал – по крайней мере, когда он был в сознании. Может статься, что Ани относится к нему по-доброму только из дружелюбия, подчиняясь законам гостеприимства. Реального повода думать, что это не так, у Цезариона нет. Нужно выбросить отвратительные мысли из головы. Более того, он оставит Ани фибулу – это даже более достойная награда, чем какие-то тридцать драхм. Сейчас он один пойдет в город и никогда больше не увидит этого человека.

Цезарион вернулся к навесу, опустился на колени и положил фибулу на одеяло, на котором спал. Испытывая явное удовлетворение от принятого им решения, юноша с трудом поднялся на ноги и поправил повязку на голове.

Внезапно он вспомнил, как заявил египтянину, что не возьмет эту тряпку. Но на таком палящем солнце без какой-нибудь повязки на голове не обойдешься, а на то, чтобы купить другую, у него нет денег. Что ни говори, а имей он фибулу, можно было бы купить не только новую повязку...

Медленно ступая по хрустящему песку светло-красного цвета, Цезарион отправился в сторону Береники.

Это был небольшой портовый город: рыночная площадь, средних размеров храм, посвященный богу Серапису, уже несколько лет пустующая крепость, рассчитанная на гарнизон солдат, три улицы и порядком обшарпанные дома.

Однако количество товарных складов, корабельных компаний и постоялых дворов превышало все мыслимые пределы даже для юрода, который был в три раза больше Береники. Этот город, основанный для ведения торговли на Красном море, прекратил бы свое существование, если бы сюда не свозили товары со всех концов света.

В такое раннее утро на рынке и улицах почти никого не было. Месяц назад, в июле, жизнь в городе кипела: муссоны дули с зануда, и в Индию отправлялись корабли, раскрашивая своими яркими парусами морскую даль. Сейчас уже было слишком поздно, чтобы ехать на восток, а на запад корабли начнут возвращаться не раньше февраля, когда ветер снова поменяется. Торговля в южном направлении, вдоль африканского побережья, не зависела от времени года и вызывала гораздо меньше суеты.

На рыночной площади Цезарион остановился, чтобы попить воды из фонтана и намочить тряпку, которой обматывал голову. Пока он шел сюда от лагеря, она уже успела высохнуть. Невдалеке в тени сидели две пожилые женщины, торговки дынями. Они перешептывались между собой, с любопытством поглядывая на Цезариона. Поколебавшись, он поборол неловкость от столь пристального внимания и подошел к ним.

– Женщины, – хриплым голосом произнес юноша, – скажите, не знаете ли вы, где находится гостиница «Счастливое возвращение»?

Они переглянулись, как будто им было в диковинку, что он умеет разговаривать. Затем одна из них кивнула и ответила:

– Это на набережной, сынок, неподалеку отсюда. Ты очень плохо выглядишь. Не хочешь посидеть здесь, а я позову твоих друзей?

– Нет, – отказался Цезарион. – Спасибо.

Он повернул налево от рыночной площади и поспешил, преодолевая боль, вниз по улице, которая выходила к гавани.

Гавань в Беренике была неглубокой. Корабли вытаскивали на безопасное мелководье и потом загружали, используя наклонные доски, спущенные с корабля. А иногда грузчики подходили прямо к кораблю, стоя по пояс в воде. Сейчас возле берега стояло три или четыре корабля, и об их корму бились волны глубокого бирюзового цвета. Один из них сразу же привлек внимание Цезариона. В отличие от пузатых торговых кораблей эта изящная, легкая галера с фигурой богини на носу имела продолговатую форму. Он направился к ней, чувствуя, как сердце начинает учащенно биться. Вскоре у него не осталось ни малейшего сомнения. Это была триемиолия – тяжелая трирема[13]. Цезарион почувствовал, как его лицо невольно расплывается в судорожной ухмылке. Корабль, которого они так долго ждали, был как раз триемиолией под названием «Немесида», и эту богиню всегда изображали в виде женщины с огненным колесом в руках.