Затем речь идет о Школе перевернутой пентаграммы и множестве орденов, каждый из которых по-своему трактовал рукопись и подчас искажал ее смысл настолько, что посвященные решили уничтожить все копии книги, оставив только оригинал.

С тех пор последние шесть дней каждого года мужчина или женщина, на которых пал выбор, призваны переносить Рукопись Бога из одного укрытия в другое, чтобы сохранить знание…

В своих изысканиях мне ни разу не приходилось сталкиваться ни с чем подобным, и все же изложенная в свитке история казалась мне смутно знакомой; возможно, она была записана на полях альбома с фотографиями моих видений.

Текст, написанный двадцать веков назад, в котором упоминаются почти современные авторы, книги и теории.

Знания в области палеографии и богатый опыт изучения древних текстов позволяют мне утверждать, что свиток подлинный.

Но этого, конечно, не может быть.

Суббота, 29 декабря 1947

Девять двадцать вечера.

Я весь день бродил по городу и только сейчас вернулся в отель.

Говорят, в следующем веке в этих краях будут воевать не за землю, а за воду. Не знаю, лихорадка тому виной, усталость или потрясение, но я чувствую себя совершенно сухим, выжатым до капли. Я обошел весь Амман, побывал в кофейнях, на рынках, в мечетях старого и нового города, курил кальян с давними знакомыми, пил чай с людьми, которых впервые видел, покупал ненужные безделушки, выпил столько свежеотжатого сока, что теперь мучаюсь изжогой, истерзал расспросами торговцев в квартале Шмейзани, известном своими антикварными лавками… Все без толку. Никто не слышал о полукровке по имени Джеффри Азиз.

Наконец, изрядно облегчив мой кошелек, таксист отвез меня в селение Джераш в сорока восьми километрах от Аммана, где живет – в убогой глинобитной хижине – Джума Мухаммед, один из бедуинов, обнаруживших свитки Мертвого моря. Простой и честный малый без церемоний взял у меня деньги и заверил, что в долине, где они нашли свое сокровище, ровно одиннадцать пещер, а никак не двенадцать. И что Омар-ад-Дин Валад, человек, у которого я меньше суток назад приобрел свиток, вообще не из их племени.

Воскресенье, 30 декабря 1947

Я с ранних лет посвятил себя изучению различных способов анализа всех видов рукописей. С какими только языками мне ни приходилось иметь дело: с греческим, арамейским, ивритом, сирийским, армянским, эфиопским, коптским… Я неплохо разбираюсь в археологии, эпиграфике, палеографии, истории в самых разных аспектах, литературе в самых разных жанрах, философии, истории религии… И должен честно признаться, что все эти знания нисколько не помогают мне постичь феномен, с которым я столкнулся.

Я и сам уже не помню, сколько ночей не спал.

Дневник – единственный способ привести в порядок разбредающиеся мысли.

Кто-то воспользовался шумихой вокруг обнаружения свитков, чтобы заманить меня сюда. Вернее, чтобы передать мне рукописи, которые сейчас находятся у меня. Свиток, безусловно, подлинный, но его содержание никак не соответствует эпохе, в которую он был создан. История о Рукописи Бога и о ритуале смены хранилищ в последние шесть дней года кажется мне неуловимо знакомой, более того, неразрывно связанной с моей собственной судьбой.

Рискну предположить, что некая сила, судя по всему мистического характера, заставила меня отправиться на край земли, чтобы уберечь от опасности, подстерегавшей дома.

Сан священника, вера и преданность Христу, еще совсем недавно определявшие мою жизнь, теперь не значат ровным счетом ничего, они как пышный наряд, оставшийся со вчерашнего празднества на том, кто пробудился с головной болью среди остатков пиршества.

Настал час обратиться к книге с железными углами и перевернутой пентаграммой на обитой медью крышке, прочесть все ее пять раз по пять пергаментных страниц, но мне страшно подумать, какие открытия ждут меня под позеленевшей от времени обложкой.

Я раскрыл Рукопись Бога.

Время, проведенное мною за чтением, не поддается подсчету.

Я не знаю, как это объяснить, но в древней книге есть упоминание о моем детстве, есть и обращение ко мне нынешнему.

Мне наконец удалось поспать несколько часов.

Когда я проснулся, перевернутая пентаграмма отпечаталась на моей руке.

Теперь я хранитель. Единственный.

Оставленный во всеобъемлющем одиночестве, чтобы трактовать Слово.

На произвол Судьбы и Свободы.

Что же до тайного смысла кровопролития, то следует знать, что эманации жидких органических субстанций способствуют временной материализации астральных сущностей, иными словами, кровь порождает призраков.

Е. П. Блаватская. Разоблаченная Изида

Рано утром комиссар Арресьядо припарковал машину в третьем ряду у дома номер двести пять на проспекте Аргентинской Республики.

Затяжной, дьявольский, выматывающий душу дождь и не думал прекращаться.

Мертвых священников становилось все больше.

На рождественские каникулы особенно рассчитывать не приходилось.

Выйдя из машины, комиссар прошел мимо полицейских фургонов и немногих зевак, рассеянно отвечая на приветствия затянутых в форму патрульных.

У подъезда его ждал молодой человек со значком известной газеты на лацкане пиджака, старательно прикрывавший от дождя дорогую камеру.

– Прошу прощения, вы комиссар Арресьядо?

– Да.

– Мне велели спросить у вас разрешение… Нельзя ли сделать несколько снимков на месте преступления? Это займет не больше минуты.

– А может, лучше я сниму твою мамашу голой?

– …

– Ладно, дай знать, если надумаешь.

Комиссар зашел в подъезд. Немолодой полицейский, дежуривший у лифта, молча проводил его на четвертый этаж. Он давно знал комиссара. Знал, каким тот бывает грубым, агрессивным, неуживчивым, как ухлестывает за каждой юбкой, как отвратительно обращается с подчиненными, но всегда прикрывает их, если надо. Одни считали его леваком, навечно оставшимся в семидесятых, другие – фашистом старой выделки. Кто знает. В любом случае это был не тот человек, с которым стоит затевать разговоры в лифте.

Инспектор Романа Бенарке ждала у входа в квартиру.

Вместо приветствия комиссар уставился на ее грудь под бордовым пальто, туго обтянутую черной водолазкой.

Вдвоем они вошли внутрь.

– Привет, Педро. Его светлости до сих пор нет?