– Верну долги, там посмотрим.

– Приходи к нам.

– Вы знаете, чего хотите?

– Мира, развития. Люди хотят поднять голову, люди желают стать такими, как прежде.

– Люди сами все просрали, и мир этот уже не спасти, не тешь себя надеждой. Теперь люди – паразиты, вид скоро передохнет и без посторонней помощи.

– Полк хотя бы пробует все исправить.

– А почему не сам?

– Не замечал? Мы с тобой не можем отдавать приказы, я думаю, у нас где-то на задворках сознания прописана роль исполнителя, советчика, но никак не лидера.

– Гипноз, мать его.

– Тех спецов, что могли его ломануть, уже сожрали волки… Знаешь, возьми вот это. – Лекарь протянул Ключнику небольшой треугольный предмет, завернутый в темную тряпицу. – Забрал у одного мудака. У меня свой есть, а тут еще шесть пчелок осталось, может, пригодится.

– Ну спасибо, я свое добро все растерял.

Люди встали и попрощались. Попрощались как равные, как уважающие друг друга два близких человека, как друзья.

Почему никто не верит в случайности? Откуда слепая уверенность в том, что любое происшествие является закономерным следствием предшествующих явлений? Три старухи тупыми ножницами кромсают нити людских судеб, вяжут в узелки на память отрезки значимых событий. В каком месте и какая нить окажется в конкретное время под скрещивающимися лезвиями их инструментов? Да им на это наплевать, они вообще ни черта не видят. А вот гляди ж ты – звенящая тетива жизни одного человека раз за разом оказывается в пределах досягаемости их костлявых рук. Стечение обстоятельств?

В том, что Ванко взяли на охоту, впервые в жизни доверили легкий арбалет и определили место в цепи, не было ничего удивительного. В двенадцать лет пора взрослеть – потом, может, и не успеешь. В том, что паренек слегка сбился с пути и вышел к реке несколько западнее точки сбора, тоже тяжело усмотреть вмешательство внешних сил – он ведь не заблудился, просто в его возрасте рано быть безошибочным следопытом. Когда мальчик увидел на дороге двух всадников, то даже не испугался – они-то его не заметили. А в тот момент, когда он узнал в одном из них Полка, настороженность сменилась радостью – этого человека Ванко считал защитником оскорбленных и вообще хорошим знакомым. Он подошел и поздоровался, командир, как и следовало ожидать, выказал приветливость и участие. Лицо второго наездника плотно скрывал стальной шлем с глухим забралом-щелью. Некоторое время они оставались на месте, разговаривая ни о чем, до тех пор, пока вдали не показались родичи мальчика, обеспокоенные его отсутствием.

– Ну, беги, малыш, и мы тоже не станем задерживаться, мир тебе, – подмигнул Полк.

– Доброго урожая, – ответствовал Ванко и совсем уже было собрался бежать к своим, да только совершенно СЛУЧАЙНО бросил взгляд на руки его спутника, сжимающие поводья.

Он поднял полные ужаса глаза и в узком провале забрала незнакомца прочитал понимание и не меньшую обеспокоенность, после чего во всю прыть бросился к охотникам.

Ванко, бывало, испытывая неподдельный страх, вслушивался в вечерние сказки старших об оживших покойниках. И пускай ночные кошмары в свете дня всегда кажутся пустыми опасениями, нельзя строго осуждать ребенка, испугавшегося при виде такого зрелища.

Увидевшего, что узкие кожаные ремни крепко сжимает знакомая кисть. Зловещая трехпалая клешня казненного дружинниками преступника Краба.

Возьми поудобнее тяжелую инкунабулу священных писаний, перелистай плотные желтые страницы. Вдохни полной грудью воздух и благоговейно проведи пальцами по запыленным строкам. Узри, как пламенеющие буквы складываются в слова заветных текстов. Здесь ты найдешь все потаенные знания мира. Секреты его Властителей и откровения об устройстве Жизни. Вот Обетованное и Творец в окружении сияющих Ангелов. Извечным антагонизмом Геенна, где Иблис полноправный хозяин и Окаянные – челядь его. Прочти фолиант и захлопни кованый оклад. Еще остались вопросы? Да. Узнал ли ты, что за боги правят в Чистилище и какие серафимы у них в услужении?

Есть люди, рожденные для правления, есть люди, способные лишь пресмыкаться на самом дне. Иначе как объяснить, что грозный боец со смертоносными навыками безропотно подчиняется своему Хозяину – слабому и тщедушному, пускай и влиятельному? Почему один радеет о собственном благополучии и процветании, невзирая на бушующие за стенами ветры перемен, а другой замыкается в скорлупе одиночества и довольствуется объедками с барского стола, с готовностью повинуясь и проливая кровь по одному мановению руки? В критической обстановке выживают не сильные телом, а гибкие духом. Кто-то ломается, как могучее дерево, сраженное грозовым разрядом, с треском рушится на землю, подминая под собой все живое. Так скажете вы и будете, наверное, правы. Хозяин не боится своего слуги, он относится к нему как к собаке, преданность которой можно заслужить обглоданной костью, а свободу ограничить длиной цепи. Хозяин ничего не боится – он член могущественного клана, одно упоминание о котором остужает буйные головы. Но он расчетлив – зачем привлекать к решению мелочных проблем своего заведения свору гончих, когда во дворе сидит на крепкой привязи матерый волкодав? Но однажды Пес удивляет Хозяина. В один из дней тот по своему обыкновению с утра занимает далекий темный угол, и лишь глаза изредка поблескивают из сгущающегося под лестницей мрака. Все как всегда – там его столик, и никто из завсегдатаев не претендует на сомнительную уединенность этого места. Однако именно в этот день приезжают новые посетители. Конечно, им нет дела до прислуги, но девушка-рабыня, имущество главы прибывших, словно по нахоженной тропе направляется к молчаливому Псу. Гибкий стан и незримая аура заставляют постояльцев непроизвольно оборачиваться вслед девушке, которая с безрассудством безумной кладет свою изящную руку на мощное плечо. Не плачь, говорит она, поглаживая вздыбившиеся на затылке волосы. Не плачь? – удивляется Хозяин, невольный свидетель сцены. Никогда не видел он слез в глазах своего слуги.

Разве может появиться вода в давно иссушенном, засыпанном пеплом колодце, стоящем посреди пышущей адским жаром пустыни?

Когда сгущаются сумерки, лес наполняется мелодиями ночной жизни. Здесь почти нет резких звуков, лишь изредка где-то вдали раздается и тотчас обрывается крик жертвы, настигнутой хищниками. В наступившей тишине слышится шелест ветвей под весом древесных обитателей, потрескивание и скрип стволов-великанов, эхо мелких шагов травоядных. Движения лап сумеречных охотников, как правило, не может уловить ни один орган слуха. Опытный лесовик в состоянии вычленить из общей какофонии любой звук, определить место, из которого он исходит, и принадлежность к какому-либо событию, если он способен его сопоставить с чем-то, слышанным ранее. Поэтому всегда заставляет насторожиться, обратиться во внимание то, что выходит за границы опознаваемого, пусть даже удаленное, еле уловимое, находящееся на пороге чувствительности человеческого уха. Как, например, тихий глухой хлопок в глубине леса, словно выход газов, выталкивающий пробку из закупоренной бутыли браги. Что может испугать часового на укрепленной вышке, осматривающего чащобу из-за высокого частокола, отдаленного от первых рядов деревьев на расстояние, вдвое превышающее дальность действия любого оружия? Да ничего, он ощущает себя в полной безопасности и даже не оборачивается в сторону услышанного. А раскаленный комок смерти с коротким свистом уже покрывает кажущееся непреодолимым расстояние. Безжалостная, не знающая преград магия предыдущих поколений. Хрустящий звук лопнувшей перезревшей тыквы – над бровью охранника возникает аккуратная красная точка, а затылок взрывается, разбрасывая веером алую пыльцу и рисуя сзади на ограждении стекающий замысловатый узор. Не успевает тело стражника сползти на настил, как из леса уже бросаются к воротам хутора быстрые черные фигуры.