После чтения «Бригадира» у Петра Панина Фонвизин с неизменным успехом «выступает» в домах значительнейших лиц екатерининского царствования. Молодого сочинителя и актера приглашают вице-президент Военной коллегии Захар Григорьевич Чернышев, его брат, камергер и член Адмиралтейской коллегии Иван Григорьевич Чернышев, камергер и член Вольного экономического общества граф Александр Сергеевич Строганов, хороший знакомый Вольтера и автор стихотворений на французском языке граф Андрей Петрович Шувалов, мать будущего фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского и старинная приятельница самой императрицы Екатерины Алексеевны Мария Андреевна Румянцева, жена генерал-фельдмаршала Бутурлина Екатерина Борисовна и жена канцлера Михаила Илларионовича Воронцова Анна Карловна. Новые «победы» Фонвизина были блестящими, но после встречи с Никитой Паниным не такими уж и важными. В самом конце 1769 года скромный титулярный советник Фонвизин становится секретарем министра иностранных дел России, производится в чин надворного советника и, отставив на время литературные занятия, принимается за дипломатическую работу.

Новая должность требует от благодарного подчиненного графа Никиты Ивановича Панина недюжинной энергии и остроты ума. Теперь Фонвизин находится в курсе всех политических событий, вплоть до малейших деталей представляет существующий в Европе расклад сил, тонко и со знанием дела анализирует причины и возможные последствия шагов, предпринятых внешнеполитическими ведомствами всех европейских держав. В письмах отправленному в отставку и живущему в начале 1770-х годов то в Москве, то в деревне «персональному оскорбителю» императрицы Петру Панину Фонвизин подробно рассказывает о делах австрийских, прусских, польских, датских, шведских и турецких. Благодаря Фонвизину опальный генерал узнает о событиях и в традиционно дружественном России Датском королевстве — об аресте и казни в апреле 1772 года «государственных изменников», противников русско-датского сближения доктора Иоганна Фридриха Струензе и графа Брандта, и в традиционно вражеской Швеции — о назначении на должность первого министра барона Дебена и ожидающейся в мае 1772 года коронации Густава III — любящего родственника и политического оппонента Екатерины И, короля, искавшего славы «великих шведских Густавов и Карлов», в 1772 году, к великому огорчению российского правительства, осуществившего государственный переворот и вновь укрепившего королевскую власть в Швеции, во время русско-шведской войны 1788–1790 годов объявившего российскую императрицу порочной и достойной сурового наказания Семирамидой Севера, чуть позже, в разгар Великой французской революции, назвавшего свою венценосную кузину добродетельной Изабеллой Кастильской, а себя Фердинандом Арагонским, но не лукавым, а верным слову, и в 1792 году павшего в маскараде от руки заговорщика, практически ровесника Фонвизина (Густав родился в 1746 году и скончался в один год с российским комедиографом) и тоже знаменитого драматурга. Фонвизин же рассказывает Панину-младшему о зависти к российским военным успехам и аппетитах желающей «откроить» как можно больше территорий Австрии, о политических маневрах Пруссии, за союз с которой ратовал старший Панин, о намерении «не жалующей нас» Франции натравить на Россию Швецию и Турцию, о русских надеждах на верность Дании, «о положении нашем с татарами», о вероятном продолжении войны, но уже с новыми противниками, и сопровождает свои послания переводами иностранных документов, способных заинтересовать брата патрона. Кроме прочего, Фонвизин снабжает генерала письмами «Его Величества Короля Великобританскаго» к «Датцкому королю» «из Сент Жемса», «короля Датскаго к его Величеству Королю Великобританскому» или графа Остена «Его Британскаго Величества Чрезвычайному Посланнику при Дацком короле, находящемуся в Копенгаге».

Из собственных писем Фонвизина следует, что дела российские находятся в таких «критических обстоятельствах», что глава министерства и его подчиненные вынуждены трудиться не покладая рук. И это притом что Никита Панин имел репутацию человека ленивого и любящего праздность: среди отличительных черт его характера английский посланник Джеймс Гаррис называет «добрую натуру», «огромное тщеславие» и «необыкновенную неподвижность», необыкновенную настолько, что, по язвительному замечанию Екатерины, Панин «когда-нибудь умрет оттого, что поторопится»; новый же секретарь министра, по собственному признанию Фонвизина, в свое время «заслужил имя ленивца», правда, не по складу характера, а по причине мучительных головных болей, о которых, кстати говоря, он периодически рассказывает Петру Панину. Объясняя скучающему генералу причины, препятствующие исполнению его «сердечного долга», написанию обстоятельных и пространных посланий, Фонвизин ссылается на полное отсутствие свободного времени: «стечение множества дел в канцелярии его сиятельства графа братца вашего лишает меня счастия служить вам пересылкою других пьес» (дипломатических реляций. — М. Л.) (29 ноября 1771 года), «стечение важнейших дел, занимающих, можно сказать, всякую минуту моего милостивого шефа, заняло и все мое время в исполнении его повелений по долгу звания моего. Истинно, милостивый государь, тому уже с неделю, как ни днем, ни ночью нет отдохновения» (6 апреля 1772 года) или «краткость времени, к сожалению моему, не позволяет мне больше, как только всем сердцем возблагодарить ваше сиятельство за милостивое и откровенное письмо ваше от 16-го нынешнего месяца, а ответствовать на оное предоставляю себе счастье на будущей почте» (24 апреля 1772 года). В самом деле, в начале 1770-х годов Россия ведет войну с Турцией, участвует в первом разделе Польши, выстраивает отношения со Швецией, пережившей «революцию» Густава III, по мнению современных ему шведских панегиристов, навсегда покончившей с вмешательством России во внутренние дела этого северного королевства, противостоит «коварным внушениям» Франции и проискам ее и своих собственных союзников («отовсюду хлопоты, могущие иметь следствия весьма неприятные», — замечает Фонвизин в письме брату своего шефа от 26 июня 1772 года).

Работа в Коллегии иностранных дел отнимает у секретаря Панина так много сил, времени и здоровья, что в своих письмах друзьям он жалуется на крайнюю усталость и поистине каторжную жизнь. Но жизнь эта его устраивает: судя по всему, сотрудник Никиты Панина предан своему патрону до глубины души и искренне радуется его успехам. Письмо Петру Панину, датированное февралем 1772 года, Фонвизин дополняет характерно припиской: «Я не могу довольно изъяснить, с какою радостию отправляю здесь к вашему сиятельству все обещанное мною на прошедшей почте. Вы, милостивый государь, увидите тут истинное торжество братца вашего. Вдруг положение всех дел прияло для нас новый, славный и полезный оборот! Неукротимый венский двор, почитавший до сего дня все наши резоны недостойными своего внимания, приемлет их же за доказательства геометрические, почитает кондиции наши справедливыми и признает систему нашу натуральною. Все сие есть действие душевной твердости братца вашего, которому отечество наше одолжено будет миром, возводящим его на верх славы и блаженства».

Правда, утверждает П. А. Вяземский, современники Фонвизина видели в нем человека амбициозного, лукавого и неверного. Первый биограф писателя приводит и тут же опровергает известный ему «клеветнический» слух, будто бы Фонвизин хотел (по выражению Н. И. Панина, употребленному им в свое время по поводу жалкой роли елизаветинского генерал-прокурора князя Никиты Юрьевича Трубецкого) «быть угодником фаворита и припадочного человека», в данном случае — князя Потемкина. Говорили, что для потехи вознесшегося однокашника он якобы пародировал речь и манеры его врага и своего «милостивого шефа» Никиты Панина, но расположить к себе старинного знакомого не сумел. Потемкин искал случая избавиться от назойливого просителя и в конце концов прогнал его самым оскорбительным образом. Биограф Фонвизина старается быть его защитником, говорит о невинности любого «дразнения» (если нечто подобное Фонвизин и совершал), о пресловутой непредсказуемости Потемкина (способного оскорбить человека без видимой причины), о невозможности скрыть эти «представления» от окружающих и о странном в таком случае отсутствии реакции со стороны не потерпевшего бы подобной измены брату Никите Ивановичу Петра Ивановича Панина.