В понедельник утром Барт караулил у окна, дожидаясь, пока муж Эме уедет. Когда машина соседа скрылась за углом, Барт посмотрелся в зеркало. Пригладил волосы, остался недоволен, снова их растрепал. Распахнул пошире ворот рубашки и некоторое время оценивающе разглядывал свое отражение — волосы в художественном беспорядке, лицо слегка утомленное.

— Зашибись, — удовлетворенно решил он.

Барт поднялся этажом выше и позвонил в дверь. Соседка тут же открыла, вид у нее был испуганный.

— Ты что-нибудь забы… О, Барт!

— Ну как «Теместа», помогает? — спросил Бартельми, прислонясь к дверному косяку.

— Тс-с! Он только-только вышел.

— Я знаю. Послушайте, Эме, я хочу вас кое о чем попросить.

— О нет, — простонала молодая женщина. — Из этого никогда ничего не выходит.

Барт принялся разглаживать ее воротничок. Такая у него была привычка, когда он хотел умаслить собеседника.

— Ничего сложного, Эме. Просто вам надо будет сделать вид, что вы моя подружка.

— Никто не поверит, — категорически отрезала она.

— И вы туда же! Но мне надо обмануть судью по делам несовершеннолетних. Мне не отдадут детей, если я не буду выглядеть нормальным. Как ваш муж. Вот он считается нормальным. А я — нет.

Барт скрипнул зубами.

— Извините, Барт, можно я сяду, — вдруг сказала Эме. — Мне что-то дурно.

— Oh, boy! У вас-то хоть не лейкемия? — воскликнул Барт, которого треволнения жизни начали утомлять.

— Нет-нет, просто я…

Она понизила голос:

— Я беременна. Он еще не знает. Он прямо в бешенство приходит, если такое случается.

— Класс, — прокомментировал Барт. — Моя подружка беременна. Во, самое то, нормальней некуда. Только вам надо будет подложить подушку, а то так ничего не заметно.

Короче, Барт как всегда добился своего. Судья по делам несовершеннолетних должна была прийти ближе к вечеру. Эме откроет ей и будет вести себя как хозяйка.

— Вам придется говорить мне «ты», — сказал Барт перед уходом. — Попробуйте-ка.

— Не беспокойся. Буду говорить тебе «ты», — ответила Эме, и ее бледные щеки чуть-чуть порозовели.

— Может быть, неплохо бы вам еще называть меня «дорогой»? — задумчиво сказал Барт. — Давайте попробуем.

— Не стоит, — возразила Эме. — Люди, которые живут вместе, необязательно называют друг друга «дорогой».

— А швыряются вместо этого крышками от кастрюль? Я не могу полагаться на ваш опыт. Я считаю, что люди, которые живут вместе, — если они нормальные — говорят друг другу «дорогой».

— Совсем не обязательно.

— А по-моему, обязательно.

Оба уперлись на этом пункте, и дело чуть не дошло до ссоры.

— Ладно, замнем, — призвал к согласию Барт. — У меня не получается называть вас на «ты», а вы не хотите говорить мне «дорогой». Да-да, я же вижу. Так вот, я буду называть вас на «вы» и «дорогая», а вы будете говорить мне «ты» и называть «г-н Морлеван». Главное, чтобы мы выглядели гармоничной парой.

Эме рассмеялась. Только Барту и удавалось ее развеселить.

Поскольку не было гарантий, что Симеон придет в восторг от этого плана, Барт о нем умолчал.

— Жаль, что сегодня придется пропустить занятия в лицее, — сказал мальчик, когда Барт заехал за ним, чтобы отвезти в клинику на анализ. — Мне надо составлять конспект по философии.

— Слушай, тебе четырнадцать лет. Я вот, например, свою степень бакалавра получил в двадцать. У тебя вон сколько форы.

— Вынужден тебя огорчить, Барт, но ты для меня не образец.

Всякий раз, отпустив в адрес Бартельми какое-нибудь уничижительное замечание, Симеон жалел об этом. Он совсем не то хотел сказать. В это утро, несмотря на новую беду, свалившуюся на него, мальчику было хорошо. Ему было хорошо сидеть в машине рядом со старшим братом. Только беда и смогла так неожиданно их сблизить. Существует ли что-то такое — судьба, или провидение, или Бог — что-то или кто-то, кто переплетает нити наших жизней? Симеон, недавно открывший для себя философию, размышлял об этом, протягивая руку медсестре. Его мысли прервал какой-то крик. Зазвенели пробирки, разбиваясь о кафельный пол. При виде крови, набирающейся в шприц, Барт упал в обморок.

— Результаты будут завтра, — сказала секретарша лаборатории. — Ну как, месье, вам лучше?

Этот участливый вопрос был обращен, разумеется, к Барту. Симеон отрешенно улыбнулся про себя этой способности Бартельми неизменно оказываться в центре внимания, каковы бы ни были обстоятельства. На обратном пути Барт автоматическим жестом включил радио. Салон наполнился звуками буги-вуги, в такт которым он барабанил пальцами по рулю.

— Папа играл иногда похожий мотив, — сказал Симеон внезапно севшим голосом.

— Папа? — повторил Барт. — Ты хочешь сказать…

— Твой отец. Мой отец. Ты ведь знаешь, что он был композитором?

Тут Барту пришла в голову совершенно неожиданная мысль: Симеон ведь знал их отца и, наверное, хорошо его помнит. Ему стало как-то неуютно, словно брату известна какая-то тайна, касающаяся его, Барта.

— Ты был совсем маленький, когда он ушел? — спросил Симеон.

— Меня тогда еще считали не на годы, а на сантиметры.

— Ты еще не родился?

Барт промолчал, не было желания подтверждать. Жорж Морлеван бросил беременную жену. Для матери — драма, а для него, Бартельми, оскорбление. Был человек, для которого он оказался нежеланным. Он ненавидел этого человека.

— Ты на него похож, — сказал Симеон.

Под этот мотив буги-вуги, один мотив без слов, в памяти у него замелькали картины. Вот отец декламирует ему на сон грядущий «Манифест» Карла Маркса… вот кормит с ложечки маленького ежонка… отец, играющий среди ночи на пианино, отец, балансирующий на перилах балкона. Канатный плясун. Человек-сюрприз. Симеон заговорил. Он рассказывал. И как мать плакала, когда отец не приходил домой. И как кричала, когда он приходил.

— У тебя такие же глаза, как у него, — сказал Симеон. — Только он был близорукий, как я.

Он говорил, глядя вперед на дорогу. Вот так, под джаз, вспоминать этого загадочного человека было приятно. Если бы он посмотрел на брата, то увидел бы, что Барт стиснул зубы, намертво вцепившись в руль.

— Перестань про него говорить! — вдруг крикнул он.

— Но…

— Перестань, а то я его убью!

«Убью его призрак, убью воспоминания о нем — твои, ведь ты-то его знал. Из дробовика Лары Крофт». Барт отпустил руль и прицелился из воображаемого оружия.

— Сдурел, что ли! — заорал Симеон.

Взвизгнули тормоза. Мишень осталась не пораженной.