только и разговоров было о том, как хорошо пойти в лес и подстрелить на жаркое.

— Это как Иисус Христос накормил пять тысяч человек пятью хлебами. Что он накормил — верно, но чтобы они были сыты, не верю, так и тут, — ехидничает Неокесарийский.

Хотя и маловато было рябчиков, всё же все были довольны, и Мозгалевский даже разрешил мне идти на трассу первым, чтобы «подстрелить еще рябчишек», как он выразился.

К ночи пошел опять дождь и с ним холод.

Допоздна Н. А. (Мозгалевский) сидел с Лемановым, распределяя рабочих путейцам и геологам. Мне достались три молодых парня и «старенький» мой знакомый — Перваков.

27 августа. Ночь спал плохо. Одеяло сползало, и холод пробирал до костей. Еле дождался утра.

Первой задачей было отправить вниз три лодки с Сосниным. Ни одного из парней послать нельзя. Откажутся. Расчетом не пригрозишь, а отправить нужно. Николай Александрович решил освободиться от лентяев. Их набралось девять человек. Уже в пути они себя «хорошо» проявили. Это Бацилла, Иванов, Сережка, Юрок, Певец и другие, им подобные. Когда им объявили об отправке, они в один голос заявили: «Не вернемся!» Нам только этого и нужно было. Но Н. А. стал убеждать их: «Нам нужны продукты». — «Подохнем в тайге с голоду, а не поедем! А если поедем, так не вернемся!» — орали Бацилла и Юрок.

— Я больной, — заявил Иванов, длинный рябой парень.

— Вот и отлично, нам больные не нужны, поедешь лечиться, — ответил Н. А.

В последние минуты перед отъездом они совсем распустились.

— Пропади пропадом вся ваша экспедиция, сгори она! — И вслед за этим жуткая брань.

«А эвон, эвон, а догоните, а эвон, эвон, а побежал!» — запел диким голосом Иванов, и вслед за этим опять отборнейшая ругань.

Соснин махнул рукой, и лодки отчалили. Их быстро понесло по течению.

— Всем бродягам закажу не ездить к вам! — в последний раз крикнул Бацилла.

Вскоре лодки скрылись, а спустя полчаса мы отправились на работу. Я был проводником, вел напрямую к сопке, на тропу. Вышел и пошагал по ней. И тут меня остановили крики.

— Что вы, «Красная стрела»? Нужно идти медленно, вести партию.

Рядом с тропой проходил магистральный ход. Мне работы пока не было. Мозгалевский с Лемановым проверяли план, вешили линию, отбивали углы. Мошка донимала, лезла куда угодно. Накомарника у меня не было (утонул), поэтому руки все время были в работе.

Просека за три года заросла, и то тут, то дальше с шумом падали срубленные деревья. План оказался неточным, время шло уже к пяти вечера, и Н. А. Мозгалевский решил на сегодня работу закончить и вернуться домой.

Я не пошел тропой, а, взяв с собой довольно разбитного парнишку Васятку Новикова, направился к Темге. Прошли мы с ним много, но ничего не выгнали. Подходили уже к Амгуни, к тому месту, куда наши лодки выходили из протоки в нее. Чаща была жуткая. Бурелом, видимо, старался не один раз. На деревьях лежали деревья, скрытые высокой травой. Редко-редко можно было увидеть сквозь верхушки высоких деревьев кусочки голубого неба. Мы уже подходили к берегу, как вдруг услышали дикий вопль, зовущий на помощь. Я отозвался. Вопль не прекращался, нарастал все сильней и сильней. «Сюда! Сюда!» Я побежал напрямик. Пробираться было очень трудно, я несколько раз падал. Вскакивал, бежал дальше и через некоторое время увидал человека, сидящего на стволе дерева и орущего что есть силы. Это был Иванов — кухаркин муж.

— Чего ты?

— Медведь! Вот тут, тут, тут прошел… — срывающимся голосом ответил он.

Я глядел на него. Что-то не поверилось мне насчет медведя. В одной руке он держал шапку с грибами, в другой было ружье. Нет, никакого медведя не было. На него просто напал таежный страх в этой чащобе. Вскоре это подтвердилось. Шел он с работы с Перваковым. Решили набрать грибов. Увлекся, отошел от тропы. Крикнул, ответило ему только короткое эхо. Крикнул громче — ответа нет. Тогда напал страх. Закричал диким голосом, отчего страх еще больше увеличился.

Пошли домой вместе. За весь путь не выгнали даже рябчика. Зря таскал ружье. Перешли вброд две протоки и, когда стемнело, добрались до лагеря. А через полчаса я услышал:

— Эх и жалко, что я не видал медведя, уложил бы его с одного выстрела. — Это говорил Иванов рабочим, стоя у костра. Я подошел к нему, но даже и мое присутствие не смутило его, продолжал расписывать свое «геройство».

28 августа. Холодно. Вчера Прищепчик сообщил, что на вершинах сопок выпал снег. Утром очередная волынка с рабочими. Мозгалевский решил отправить бат к Ороеву, наметил Уварова, Азаренко и Сашку — моего рабочего. Уваров и Азаренко отказались: «Дай продукты — поедем!»

— Вот вы и поедете за продуктами к начальнику партии и привезете их нам.

— Не поедем.

Мозгалевский перебрал всех рабочих, и никто не согласился поехать. Кто болен, кто не умеет ходить на шестах, кто ослаб. Но основная отговорка — уваровская: дай пищу — поедем!

Тогда Мозгалевский обратился к прикомандированным. Их воспитатель Сашка и Мишка Пугачев согласились без отговорок, только напомнили о том, что они уже десять дней сидят на одних бессольных лепешках. В это время пришел Прищепчик и важно объявил:

— Азаренко и Кряжев едут.

Оказывается, он их уговорил поехать за три килограмма бесплатного масла. С ними уехал проводник. Интересно, как Прищепчик сделает проводку этих трех килограммов. За Соснина остался Неокесарийский, он категорически протестует против такой взятки.

Только после отправки бата мы смогли выйти на работу.

Магистраль проходит по зарослям багульника. Багульник — растение с сильным одурманивающим запахом. Вначале это незаметно, но к концу работы голова наполняется тяжестью, в висках появляется ломота.

Работа движется медленно. Мозгалевский и Леманов часто совещаются. Я слоняюсь без дела. Но за час до окончания пришлось промерить от вершины угла поворота по направлению к Темге три с половиной пикета (350 метров).

Шли домой медленно. Мозгалевский часто спотыкался, еле