Веревка, которую Мокша должен держать и про которую он давно забыл, дергается. Над краем скалы показывается голова Кики. На щеках у него красные пятна, ладони стерты веревкой. Еще бы – сколько карабкаться пришлось.

– А тащить корзину… кто… будет? Орали им, орали, а они как глухие! Мне Митяй нерпь свою отдал… пришлось на двух львах вылезать! – набрасывается Кика на Мокшу и Фаддея.

Те спохватываются и начинают тянуть веревку. Выволакивают корзину. Корзина цепляет камни. Она очень тяжелая. Нести ее придется вдвоем и потом еще решать, как навьючить кожи на пегов.

Фаддей щупает кожи пальцами, пробует на зуб, нюхает и ворчит – он вечно ворчит и вечно всем недоволен. Сделай его царем или дай ему мешок золота, он и тут разворчится, что трон не такой, а золото надо было прикопать в лесочке, а не тащить у всех на глазах. Но Мокша уже достаточно изучил Фаддея, чтобы знать все оттенки его ворчания. Это ворчание счастливое. Кожами Фаддей доволен, хотя, конечно, со множеством оговорок. Иначе у хорошего мастера никогда не бывает.

Ту кожу, что сброшена недавно, по мнению Фаддея, можно пускать на сапоги и ремни. Эластичная она, для всякой работы подойдет. А вот старая кожа погрубее, потолще. От нее, пожалуй, и стрела отскочит, особенно если на излете. Смягчать ее надо только, а то ссыхается быстро. Ну да способов смягчить кожу много – яичным белком, свиным салом, льняным маслом. Все они Фаддею хорошо известны.

Мокша все смотрит на крылатых змеев. Те, что внутри круга, продолжают выдыхать пламя. В центре уже все кипит и алеет, словно металл плавится в горне. Митяй ложится рядом с Мокшей и глядит туда же, куда и он. Припухлости по краям бровей Митяя сдвигаются, соприкасаясь.

– Беспокоятся они! – говорит Мокша. – Мы их переполошили! Как бы не кинулись!

Митяй надувает щеки и медленно выпускает воздух, будто помогая драконам дуть.

– Нет! – загадочно отзывается он. – Тут другое…

В подтверждение его слов из воды стремительно вырываются три недавно полинявших змея, набирают высоту и кидаются в кипящий центр круга. Не успевает Мокша издать восклицание, как змеи появляются опять. Их кожа разогрета от жара, а крылья сияют. Змеи бросаются в зашипевшую воду, остужаются и опять бросаются в центр круга. И так раз за разом. Длинные блестящие тела змеев сливаются, отчего кажется, будто сверкающая игла штопает в рубахе прореху. Сияние внутри круга постепенно выцветает, хотя порой вспыхивает, как остывающие угли. А змеи все бросаются в почти погасший круг, и кожа их уже так не разогревается, как в самый первый раз. Порой они даже и не ныряют в озеро, чтобы остудиться, а просто проносятся над ним.

Митяй хватает Мокшу за руку.

– Ты понял? – радостно восклицает он.

– Что понял?

– Змеи – штопальщики миров! Как только где-то возникает дыра, они начинают летать туда-сюда и восстанавливают стенки мира! Теперь вот от твоего гриба они прореху штопают! Не первый уж день! Они заштопают, а она опять расползется!

– Ты уверен? – ошеломленно произносит Мокша.

– А я-то думаю: как змеи из мира в мир носятся? Да еще болото у них на пути! Может, они по краям мира проходят, где болото сдулось? Да нет, поди угадай, где оно есть, а где нет! А теперь вижу, что тут все дело в огне. Не просто так они огнем дышали: стенку мира плавили. Стенка мира остыла, мир замкнулся – и все! Амбар на замке!

– А сами драконы как на ту сторону ныряют? – пытается представить Мокша.

– Так и ныряют. Иголка ведь тоже сквозь ткань проходит, а ткань не рвет! Только крепче ее делает, потому что за иглой нить тянется! Где болото прорвется – там крылатые змеи стенку восстановят. А к своему огню они привычные.

Мокша кусает губы, соображая.

– Значит, дыры на холме больше нет? – с надеждой спрашивает он.

– Есть. Они все заделали, да грибница-то в земле осталась. Но драконы пока справляются! А как уж дальше будет – не знаю.

Сияние внутри круга погасает. Летающие колеса замедляются и распадаются. Доносятся резкий клекот, шипение. Сверкают струи холодного и горячего огня. Все просто, прекрасно и вечно.

– Значит, через этот круг можно попасть в наш мир? – пытается сообразить Мокша.

Митяй кивает:

– Можно. Хотя огонь штука нешуточная! Это как в металл кипящий нырять. Нырнуть-то сможешь, а вот вынырнуть…

– И обратно из нашего мира сюда можно?

– Да кто ж тебе скажет? Если к змею прицепиться посильнее, то, может, и да. Но тш-ш! – а то Кику вязать придется.

Для Митяя это так ясно, что не требует доказательств. У него все просто. Объясни ему, что солнце можно черпать ложкой – он и будет его черпать. И Фаддей, довольно почесывающий жесткую рыжую бородку, будет. Хотя Фаддей, пожалуй, потребует запасную ложку и начерпает солнца про запас.

Зрение у Мокши острое. Он видит, что там, где крылатые змеи разомкнули внутренний круг, мир замутненный. Повсюду нормальный, а здесь точно сквозь бычий пузырь глядишь. И края алые. Пробивается что-то, клокочет. Наброшен на огонь волшебный платок.

– Видишь? – шепчет Мокша. – Чего там такое?

Митяй всматривается.

– А-а! – тянет он. – Ясно! Это вот она и есть!

– Что за «она»?

Митяй задирает рукав. На сгибе у него большая красная заплата. Пришивал явно сам. Местами стежки спешат, а местами идут тесно и мелко.

– Заплата! – объясняет Митяй. – Рубаху-то я зашил, да заплату не спрячешь! Вот и здесь: наложили змеи заплату, а шрам на мире остался.

– А когда змей просто ныряет через стенку мира, не штопая, тогда тоже шрам? – интересуется Мокша.

– Едва ли! Тут же их много летало, да еще и с огнем. А когда один – это как иголкой в руку ткнуть: не будет шрама. Ну, может, точка какая.

Мокша торопливо соображает. Недодуманная мысль звенит над ухом будто комар:

– А если заплата… оторвется?

– Оторвется – так змеи крылатые опять заштопают. Не впервой им! Вишь, оно как!

Но Мокшу уже волнует другое.

– Седло! – шепчет он. – Митяй, помнишь уникум, который ты отлил? Вот бы приручить крылатых змеев! Ну, как пегов?

Валики кожи сурово сдвигаются на лбу у Митяя. Все, что велит ему двушка, он выполняет без рассуждений. Сказано не трогать – не трогаем. Велели искать именно эту закладку, а не другую – ищем именно эту. Здесь же разрешения двушки нет, оттого он и хмурится. Мокшу же такое слепое повиновение не устраивает. Он вечно принимается рассуждать. Отчего нельзя? Правильно ли это, что нельзя? Может быть, немножечко все-таки можно? А что нам сделает двушка, если нарушим?