– Ты не знаешь того типа?

– Какого? – Мишель тоже обернулась, и ее волосы скользнули по его губам.

Но высокий странный человек в черном пальто, который стоял у светофора, уже успел исчезнуть. Или Руди только показалось…

– Его нет… ничего, забудь.

В шведском кафе, несмотря на вечер, народу было немного, а глинтвейн по-прежнему подавали! Они заказали по большому бокалу, и еще маленьких пирожков с мясом, потому что оба проголодались.

– Ну расскажи наконец, как тебя занесло в Ирак? – спросила она, и в ее голосе появились прежние шутливые нотки. – Патриотический порыв? Ненависть к тирану?

– Скорее, природная глупость, – с усмешкой произнес он, подделываясь под ее тон.

– Тут замешана женщина? – Мишель не донесла до рта пирожок. – Я почему-то так сразу и подумала. Неужели она тебя отвергла и ты из-за этого полез к черту на рога?

Она решила, кажется, что личная драма – удел ее одной? Что его история просто забавна? Ну что же, он был готов ее посмешить.

– Сейчас мне это тоже кажется странным, но тогда я так не думал. Казалось, что небо рушится, – пожал он плечами и отпил горячий ароматный напиток. – Впрочем, может быть, ты больше любишь анекдоты из армейской жизни?

Она сразу стала серьезной.

– Прости. Если не хочешь, можешь не продолжать.

– Да нет, просто не уверен, что это интересно.

Она посмотрела на него очень внимательно.

– Нет, мне правда интересно.

Рудольф почувствовал, как в его голове прокручивается назад пленка – словно он готовился заново посмотреть уже знакомый фильм, где главную роль играл известный ему человек. И ощущения были примерно те же, как когда говоришь о хорошем знакомом, которого постигла небольшая неприятность – с легким дружеским сочувствием.

– Как звали твою девушку?

– Белла.

Мишель пожала плечами.

– Имя из романа Диккенса.

– Белла и была словно из романа Диккенса. Она училась в Лондоне, но приезжала на выходные к родителям – ее отец, Джозеф Николсон, преподавал у нас на юридическом факультете римское право. Она казалась мне очень красивой. Она и правда была красивой – такие длинные локоны до талии…

Мишель фыркнула.

– Белокурые, конечно?

– Нет, она была брюнетка, с синими глазами, и к тому же очень серьезная, училась она на политолога. Мы познакомились на одном дне рождения и много танцевали. После этого вечера мы стали встречаться.

– Дискотеки, кино, ночные клубы…

– Скорее театры и консерватория. Она признавала только классическую музыку. – Руди улыбнулся, вспоминая, как едва высиживал долгие фортепианные концерты – он тогда еще не успел отдохнуть от навязанных ему занятий с учителем музыки.

Наверное, эта Белла была жуткой занудой, подумала Мишель, заранее переполняясь неприязнью к неведомой ей Белле. Ей показалось очень важным узнать его историю от начала до конца.

– И что дальше? Она ответила взаимностью?

– Пожалуй, вначале наши отношения были чисто дружескими. Мы гуляли, разговаривали, обсуждали политику. Белла была настроена получить работу в парламенте, она в самом деле хорошо разбиралась во всех политических течениях. Летом мы поехали в студенческий лагерь, и вот там как-то на берегу моря впервые поцеловались…

– Впервые? Она была такой недотрогой?

– Пожалуй, можно сказать и так, она была действительно серьезной и очень спокойной девушкой… Мы встречались почти год, но наши отношения оставались платоническими. Иногда я думал, что главное для нее – будущая карьера. Мне долго казалось, что нас связывает исключительно дружба. Но потом, после этого поцелуя, я стал видеть наши встречи в несколько ином свете. И мы как-то одновременно решили, что влюблены друг в друга.

Руди хорошо помнил долгие объятия и довольно смелые ласки, которыми они одаривали друг друга, но отчего-то весьма смутно припоминал, что при этом испытывал.

Мишель молча смотрела на него, предоставив ему рассказывать дальше.

– Как-то… это была уже осень… Белла пригласила меня на свой день рождения. Сказала, что всегда празднует его исключительно с родителями, и я представил, что практически уже принят в семейный круг. Я к тому времени уже несколько раз бывал у нее дома. Накануне я съездил в Лондон и купил ей подарок – золотые швейцарские часы, истратил все свои сбережения. Еще купил большой букет лилий. Других цветов она не признавала.

Да, большая оригиналка, подумала Мишель. И какая-то вялая холодная рыба!

– Утром в день ее рождения я вдруг решил, что должен поздравить ее пораньше, хотя приглашен был на пять часов. И вот часов в двенадцать – а это была суббота – я позвонил в ее дверь… – продолжал Рудольф. – Тебе все еще интересно? – спросил он неожиданно и взглянул на нее.

Мишель, напряженно сдвинув брови, слушала его с каким-то болезненным вниманием.

– Продолжай… пожалуйста, – попросила она тихо.

– Глинтвейн совсем остыл, – сказал он, с сожалением глядя в свой бокал.

– Знаешь, ты дальше не рассказывай, – вдруг проговорила она, глядя на него большими глазами, в которых давно не было и тени прежней шутливости. – И прости, что я пристала к тебе с расспросами.

– Чушь, Мишель! Все давно прошло и забыто. – Должно быть, он впал в слишком драматический тон. Сейчас его история казалась ему весьма банальной, но в глазах Мишель он прочитал больше, чем просто интерес, похоже было, что она взволнована не на шутку.

– Дверь открыла мать Беллы. Я, такой радостный, сказал, что хочу поздравить Беллу пораньше, а она посмотрела на меня как-то очень странно и предложила пройти в гостиную. И там сказала мне, что Белла… пошла на прием к гинекологу, проконсультироваться по поводу своей беременности, – усмехнулся он.

Мишель так вся и замерла на стуле. Какой это был шок для него!

– Я не сразу понял, о чем она говорит, но она растолковала, что у Беллы уже некоторое время самые серьезные отношения с другим мужчиной, с которым она познакомилась в Лондоне, старше ее и с положением… И скоро они поженятся. А меня, оказывается, ей было просто жаль, и она никак не могла собраться с духом, чтобы все рассказать мне. Ко мне она испытывает чисто дружеские чувства, а с этим неведомым мне мужчиной они безумно любят друг друга, но Белла очень добрая и мучается, что причинит мне боль. Она как раз сегодня собиралась объясниться со мной, но накануне так страдала, что она, ее мать, делает это за нее. Самое лучшее для меня будет поскорее забыть Беллу и больше не видеться с ней.

Потом она вынесла мне из спальни Беллы фотографию в серебряной рамке. Она там стоит в купальнике, а ее обнимает какой-то незнакомый мне тип в плавках.

– И что же ты? – выдавила Мишель. Сейчас его история казалась ей поистине ужасной. Но какое же ничтожество эта Белла, если она сама не нашла в себе порядочности объясниться, позволяла Руди ухаживать за собой, встречаясь одновременно с другим, а потом поручила дать ему от ворот поворот своей матери.