Я шел неспеша и это в моем сознании как-то не вязалось с моей утренней решительностью. По дороге мне попался гастроном с кафетерием. Я увидел за стеклянной витриной людей, пьющих кофе, и очень обрадовался. Зашел, стал в короткую очередь.

И кофе я пил медленно. Кофе был горький, пережаренный. Его вообще можно было и не пить. Но я по-мазохистски тянул время.

И уже когда нашел и дом, и подъезд - промелькнула надежда, что за покрашенной синей краской фанерной дверью никого не будет. Я нажал на кнопку звонка.

- Ну, - подумал, - минутку постою и пойду...

Но за дверью послышались шаги и я замер в напряженном ожидании.

На меня долго смотрели в дверной глазок. Потом женский голос осторожно спросил:

- Вы к кому?

К этому вопросу я был не готов. Я посмотрел на дверной глазок и почему-то подумал, что эти глазки всегда искажают лицо человека.

- ...Я - знакомый Кости... - неуверенно произнес я.

Дверь приоткрылась. На меня смотрело знакомое по фотографии лицо, только было оно свежим - никакого следа от той фотографической усталости. И волосы были длиннее, чем на фотографии. Волосы были красивые, каштановым шелком они опускались на плечи. На ней была длинная черная юбка и бледно-красная шерстяная кофточка. В таком наряде дома не ходят и я подумал, что она куда-то собирается. Эта догадка меня даже обрадовала.

- Я ему был должен... Понимаете... Извините, я не знаю вашего имени... - голос мой звучал так неуверенно, что напряжение покинуло ее лицо и по ее взгляду я понял, что сейчас она пригласит меня войти.

- Марина, - она протянула мне руку.

Я назвал свое имя.

- Входите, - она отступила от двери. - Только потише - Миша спит.

Я кивнул.

Она провела меня на кухню.

- Кофе будете?

- Да.

- Мне очень жалко, что с Костей произошло такое... - заговорил я. Вам теперь нелегко...

Она стояла у плиты и при этих словах обернулась и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

- Вы знаете, - заговорила она уставшим голосом; между словами повисали длинные паузы, - ...это так странно... Вы первый человек, кто вот так просто высказал соболезнование... Когда его не стало - было много телефонных звонков. Какие-то люди хотели только подтверждения его смерти. Будто не верили, будто думали, что их обманывают. И я слышала в их голосах недовольство. Они были очень недовольны его смертью. Но никто из них ни разу не пожалел нас, не спросил, как нам теперь без него живется... Вы хорошо его знали?

- Нет, честно говоря не очень... У нас были деловые отношения... - я вытащил из кармана конверт и положил его на стол. - Но я знал, что на него всегда можно было положиться... Он был готов помочь... Вот...

Марина слушала, но не смотрела на меня - она готовила кофе. И поэтому мне трудно было говорить. Я замолчал.

Тишина продлилась еще пару минут. Потом она села напротив.

Мы пили кофе.

Она смотрела на конверт. В какой-то момент она взяла его в руки и заглянула внутрь.

Я ждал какой-нибудь реакции, может благодарности, если не словесной, то во взгляде ее глаз. Но ни один мускул на ее лице не шевельнулся.

- Очень тяжело, очень тяжело без него, - медленно проговорила она, опустив голову и глядя на свой кофе. - С ним тоже было иногда тяжело, но не так... Я сижу здесь и зверею. Малыш еще очень маленький, на улицу с ним в такой мороз не выйдешь... А сама я от него оторваться не могу. Костины родители не звонят. Думают, что я их ненавижу после его гибели...

- Может, я мог бы чем-то помочь?..

- Спасибо, - сказала она, кивнув. - Надо только зиму переждать, там будет легче...

Я смотрел на нее, сидящую напротив. Опустившую голову, смотрящую на стол. Она была красивее своей фотографии, намного красивее. Это было неудивительно. И не только потому, что фотография была черно-белой, а краски, которыми я пытался в мыслях оживить ее лицо, больше походили на старинную коричневатую ретушировку. Но усталость, которую я не увидел в ее лице, все-таки присутствовала. Она присутствовала в ее голосе, в движениях, в ее позе за столом.

Кофе был допит.

Я поднялся из-за стола.

- Можно, я вам оставлю свой телефон? Может, нужна будет какая-нибудь помощь?

Она согласилась и я записал свой номер в ее настольную телефонную книгу.

Торопливо попрощался и вышел.

Уже отойдя от дома, я вдруг подумал о том, что у меня нет ее телефона. Остановился. Оглянулся на ее хрущовскую пятиэтажку, поискал взглядом ее окна на третьем этаже. Но я ведь даже не обратил внимания, куда выходят ее окна. Да и неважно это было. А то, что у меня нет ее телефона, это не страшно... Может быть, когда-нибудь она сама позвонит?!

И я продолжил путь.

Я раньше и не думал, что ощущение исполненного долга может как-то влиять на настроение. Для меня это понятие было скорее книжным, чем-то из рассказов про Павлика Морозова. Да и к самому слову "долг" всегда напрашивалась саркастическая интонация, конечно, если речь не шла о денежном долге. Но денежных долгов я всегда старался избегать. И вот, на тридцять пятом году жизни, первый раз слово "долг" прозвучало в моих мыслях, как обычное полноценное понятие. Мало того, при этом слове на душе стало спокойно. Наступило какое-то удовлетворение или самоудовлетворение. Я подумал о себе хорошо. И все из-за этого ощущения исполненного долга, замаскированного под совсем другой долг - денежный.

Вероятно поэтому утро наступило для меня необычайно рано. И я слонялся по своей однокомнатной квартире, переполненный энергией, но не знающий как и на что ее потратить.

За окном наступало утро - было еще темно, но горящие окна в доме напротив как бы ускоряли наступление позднего зимнего рассвета.

Начинался новый день.

И мне хотелось чего-то нового. Новой жизни? Новых ощущений? Не знаю. Скорее - новых иллюзий.

На моих глазах светало. Природа поднимала занавес, за которым начинался новый день. И то, что я в это утро оказался свидетелем поднятия этого занавеса тоже добавило мне уверенности в том, что день будет действительно новый, и что именно в этот день что-то новое начнется и в моей жизни.

Безоблачное небо отливало мягкой голубизной. Невидимое из моего окна солнце опустило свои нежно-желтые лучи на искрящийся снег. В окнах дома напротив уже потушили свет. Я посмотрел на часы - было без пятнадцати десять.

Но день не оправдал моих ожиданий. А вечером позвонила Лена-Вика.

- Уже выздоровела? - спросил я ее.

- Да. А ты скучал без меня?

- Мне было очень одиноко... - признался я.