– Ты видела ее будущее?

– Не-ет. Только отрывок прошлого. Как она переместилась сюда и что Ален с Максом нашли ее. Эти дураки даже не обратили внимание на то, что девчонка потеряла свое пальто, его обнаружили Деф с Патриком и принесли мне.

– Найдите ее! Срочно – рявкнул голос.

– Как скажете, Властитель, губы Земфиры задрожали, но.. но я не уверена, что смогу увидеть ее будущее. Вы же знаете, я вижу только то, что случится в самое ближайшее время, к тому же будущее всегда можно изменить.

– Нет нужды напоминать мне об этом! Я прекрасно знаю, что твои способности несовершенны! Ты так ни разу и не смогла увидеть мое будущее, или будущее хотя бы одного оборотня. Но в этот раз ты очень сильно постараешься, поняла??? И передай этим идиотам, которые стоят у тебя за спиной, что у них два дня, чтобы привести девчонку сюда. Живой! Я лично хочу поговорить с ней!

Разговор резко оборвался, а Земфира так и продолжала сжимать в руках телефонную трубку, молча глотая слезы. Через несколько секунд ей все же удалось справиться с собой.

– Деф, Патрик, начала командовать она, найдите Ястреба. Если хотите – еще кого-нибудь, но вас должно быть немного, чтобы белые ни о чем не догадались, нам некогда драться с ними сейчас. Необходимо найти девчонку, она где-то у них. Моего роста, светлые волосы до плеч, стройная, глаза серые… Думаю разберетесь, даже если вы еще не всех белых магов знаете в лицо, что впрочем маловероятно, Ястреб почувствует ее запах. Он не должен был сильно измениться за столь короткое время. У вас два дня.

– Слушаемся, Земфира.

– Да, и чтобы ни один волос не упал с ее головы, это понятно? Гедеон лично будет говорить с ней! – долетел до них голос волшебницы, когда дверь уже почти закрылась.

И кто придумал, что родителей не выбирают…

Просто прекрасно, думал Патрик. Вновь ожидается какая-то заваруха, и, благодаря своему папаше, я опять вынужден в ней участвовать. Ну почему ему всегда все надо? Перед Властителем что ли выслуживается? И как ему только не противно… Фу…Мерзость… При воспоминаниях о Гедеоне юноша недовольно шевельнул плечами, пытаясь отогнать противное видение.

Надо заметить, что хоть Патрик и считался черным магом, однако, ненависти ко всему человечеству совершенно не испытывал, впрочем, справедливости ради скажем, что и любви особой он к нему также не питал. По сути, парню был совершенно все равно, что будет с миром, кто в нем будет господствовать, кто останется жив, а кто погибнет. Его не беспокоили такие глобальные проблемы. Вполне хватало своих, личных. Основной из которых был его деспотичный отец, носящей в Параллели гордое имя Деф.

Хотя Патрику и было наплевать на судьбу Вселенной в целом, однако своя собственная судьба, а также судьба некоторых близких ему магов его все же волновала (магов этих можно было пересчитать по пальцам). Все эти вечные стычки между черными и белыми ему порядком надоели. Сначала ему не хотелось принимать в них участия просто из-за природной лени и апатии, а также назло отцу, который, пользуясь весьма выгодным в драках даром сына, вечно таскал его с собой, невзирая ни на какие просьбы, уговоры и отговорки… Воспоминания Патрика о том, как Деф вытащил его совершенно больного, с температурой под сорок из постели и заставил плестись куда-то на территорию белых, дабы помочь ему раздобыть якобы очень важные и срочно требующиеся сведения, были еще весьма и весьма свежи. Причем, до этого Деф наотрез отказался подпускать к сыну Мари и Сандрин, белых волшебниц, предложивших, по доброте душевной вылечить Патрика от столь редко встречающегося в Параллели заболевания. Скорее всего Деф испугался гнева Гедеона, вдруг ненароком он бы это проведал? Да каким ненароком… а ястреб на что… Мигом бы донес. Да… Для его отца начальство теперь стало намного важнее собственной семьи, точнее того, что от нее осталось… Хотя… И раньше было также. Только вот раньше отец забывал про семью не для того чтобы пресмыкаться перед сильными мира, а ради скажем так работы… или долга, Родины, как позиционировал это сам Деф. Раньше он не пресмыкался… Раньше он имел самоуважение, имел гордость… Он был смелым, доблестным офицером, и хоть и тогда характер его был столь же скверным, а Патрик его столь же не любил, но тогда отца хотя бы можно было уважать. И уважали. И сам Патрик уважал, а порой невольно даже и гордился. Во всем виновата эта проклятая революция. Она сломала его. Сломала всю их семью.

Эх, и как это только их угораздило переместиться из мира людей в Параллель вдвоем? Почему именно отец, которого Патрик и при жизни особо не жаловал, попал с ним сюда? Почему не мама? Не Серж Кравцов? Не Николенька Самаров? Патрик лег на жесткую кровать, небрежно застланную потертой коричневой покрышкой, и образы его бывших друзей, его мамы мерно покачиваясь на спертом, душном, плотном воздухе приплыли к нему…

Дааа, и тогда все было не сладко. И тогда он не смог бы в полной мере назвать себя счастливым… А впрочем… Может ему слишком много надо?

В той, казавшейся теперь такой далекой земной жизни, он учился в гимназии Санкт-Петербурга. Конечно, и там было не сахарно. Дисциплина была жесточайшей, а все вольнодумства сразу же и решительно пресекались. Что, как теперь он думал, возможно, было и правильным. Тогда в обществе бродили революционные идеи, с радостью подхватываемые молодежью… Ах как бы им было знать, к чему все это приведет… Но все же гимназия была гораздо более хорошим вариантом, нежели кадетский корпус, куда отец мечтал его определить. Конечно, он жаждал сделать из сына свою копию, совершенно не заботясь о его желаниях и мечтах. Даже и слышать о них не хотел, готовый заранее назвать все это вздором, нестоящем и минуты его драгоценного времени. Слава Богу, мама как всегда спасла Патрика. Хоть она и была очень мягкой и гибкой женщиной, только она одна и могла справиться с резким, упрямым отцом. Гимназия явилась компромиссом… Сам Патрик вообще б никуда не пошел. Вся это учеба, светскость, режимы, правила и обязанности очень уж его раздражали… Точнее это сейчас он знал, что раздражали, а тогда он просто хотел сидеть у себя в комнате, смотреть в окно на проезжающие мимо экипажи, на красивые питерские дома, на мирно текущую Неву. Поэтические строчки сами напрашивались на его язык. Временами