— Но как можно раньше.

— А я бы хотела осмотреть мастерскую. Не могу же я, проделав путь через Атлантику до Порт-Керриса, не увидеть мастерскую Бена! Не заехать ли нам туда по пути в Лондон?

Это невинное предложение было встречено гробовым молчанием. Роберт и Маркус выглядели смущенными. Роберт не хотел терять времени, Маркус же знал, как Бен ненавидел, когда кто бы то ни было лез в его мастерскую. Эмма тоже почувствовала, как оборвалось у нее сердце. В мастерской царил хаос — не привычный Бену, это не в счет, а устроенный ею самой. Она вспомнила о стремянке, ведре с побелкой, мокром махровом халате и купальнике, оставшихся лежать на полу, переполненных пепельницах и продавленной софе — и все это усыпано песком. Она взглянула на отца, моля, чтобы он отказался от посещения. Все смотрели на Бена, ожидая, как марионетки, за какую нить он потянет.

И он не подвел:

— Моя дорогая госпожа Райан, я с огромным удовольствием показал бы вам свою мастерскую, но хочу предупредить, что она находится в стороне и совсем не по пути в Лондон.

Все посмотрели на гостью, ожидая, как она воспримет сказанное. Но миллионерша только надула губы, вызвав общий смех, и весьма непринужденно присоединилась к веселью.

— Хорошо. Признаю себя побежденной. — Она начала собирать сумку и перчатки. — Но тогда еще одно. Вы были так добры ко мне, и я больше не хочу чувствовать себя чужой среди вас. Меня зовут Мелисса. Не могли бы вы звать меня так?

Позднее, когда мужчины садились в машину, она подозвала Эмму.

— Ты мне особенно понравилась, — призналась она. — Маркус мне рассказал, что ты вернулась из Парижа ради отца, а я приехала, чтобы забрать его у тебя.

До Эммы дошло, что она была не совсем справедлива к миссис Райан, и она почувствовала себя виноватой:

— Эта выставка важнее…

— Я о нем хорошо позабочусь, — пообещала Мелисса.

«Да, — подумала девушка, — не сомневаюсь». И все равно, вопреки всему, американка ей нравилась. Что-то было в форме ее подбородка и ясности лилово-голубых глаз, что заставило Эмму предположить: неужели и в этот раз Бену не доставит удовольствия обычное для него преодоление себя? Девушка улыбнулась американке и сказала:

— Сомневаюсь, что он скоро вернется. — Она взяла медового цвета норку, перекинутую через спинку стула, и помогла Райан одеть ее.

Из гостиницы они вышли вместе. Похолодало. Солнечное тепло уступило место прохладе, налетающей с моря. Роберт установил на «элвисе» верх, а Мелисса, кутаясь в норку, пошла прощаться с Беном.

— Я не говорю «прощайте», — сказал он ей, держа за руку и впиваясь в лицо потемневшими глазами. — Я говорю «au revoir»[3].

— Само собой разумеется. А если вы сообщите мне номер рейса самолета, я позабочусь, чтобы вас встретили в аэропорту Кеннеди.

Маркус пообещал:

— Я все сделаю. Не помню, чтобы Бен когда-нибудь сообщал о чем-то заранее, тем более о времени прибытия. До свидания, Эмма, мое дорогое дитя, и не забывай о моем приглашении пожить с нами, пока Бен находится в Америке.

— Храни тебя Господь, Маркус. Кто знает, быть может, я и приеду.

Они поцеловались. Он сел на заднее сиденье автомобиля, а Мелисса Райан — на переднее, обернув элегантные ноги пледом Роберта. Бен захлопнул дверцу и наклонился, чтобы продолжить беседу через открытое окно.

— Эмма! — Это был Роберт.

Она обернулась:

— О, до свидания, Роберт.

К ее удивлению, он снял кепку и наклонился поцеловать девушку:

— С тобой все будет в порядке?

Она была тронута:

— Да, конечно.

— Если тебе что-нибудь понадобится, позвони мне в студию Бернстайна.

— Что мне может понадобиться?

— Не знаю. Так… До свидания, Эмма.

Они с Беном остались стоять и наблюдали, как машина скрылась в тени деревьев, образовавших тоннель вдоль дороги.

Оба молчали. Затем Бен прочистил горло и заговорил, важно, как будто читал лекцию:

— Какая интересная голова у этого молодого человека. Узкий череп и мощные лицевые кости. Интересно увидеть его с бородой. Получился бы образ святого или, возможно, грешника. Тебе он нравится, Эмма?

Она пожала плечами:

— Пожалуй, да. Я его почти не знаю.

Он повернулся, собираясь уходить, и в глаза ему бросилось скопление постояльцев гостиницы, которые, собравшись на прогулку, или играть в гольф, либо просто ища развлечений, столпились, наблюдая отъезд Мелиссы. Бен мрачно уставился на них, чем ввел постояльцев в замешательство, и они начали расходиться, как будто застигнутые за постыдным занятием.

Бен тряхнул головой от восхищения:

— Мне казалось, что я по крайней мере двухголовый шимпанзе. Пошли домой!

Бен Литтон отбыл в Америку в конце марта. Из Порт-Керриса в Лондон он добрался по железной дороге, из Лондона в Нью-Йорк — самолетом «боинг» Британской компании трансокеанских воздушных сообщений. В последний момент Маркус Бернстайн решил поехать с ним, и в вечерних газетах появились фотографии, запечатлевшие их вылет: Бен со своими седыми волосами, развевающимися на ветру, и Маркус, полностью закрытый своей черной шляпой. Оба выглядели совершенно потерянными.

От Маркуса Эмма получила авиапосылку: рулон американских газет с опубликованными комментариями всех сколько-нибудь достойных упоминания критиков страны. Они были единодушны в высокой оценке концепции Квинстаунского музея изобразительных искусств, хвалили его как образец современной архитектуры, освещения и безупречной экспозиции. Не была обойдена вниманием и выставка Бена Литтона. Столь полная выставка еще никогда не была представлена на суд зрителей. Особое внимание привлекли два-три портрета довоенного периода из частных коллекций. Интерес представляло прежде всего то, как один человек может сочетать в себе качества художника, психолога и отпускающего грехи священника.

«Бен Литтон использует свою кисть, как хирург скальпель, сначала обнажая больную ткань, а затем исцеляя ее с огромным состраданием».

Слово «сострадание» использовалось снова и снова в отзывах о его работах военного времени: групповых портретах в убежище, а также десятках зарисовок с натуры во время наступления союзников в Италии. По поводу послевоенных его работ было сказано: «Другие художники абстрагируются от природы. Литтон абстрагируется от воображения, и воображения такого живого, что трудно поверить, как мог молодой человек воспроизвести мысли на холсте так убедительно».

Эмма прочитала все это и позволила себе почувствовать гордость.

Закрытый просмотр состоялся третьего апреля, но к десятому числу не было и речи о возвращении Бена.