Как и все пограничные пилоты, Джим привык в свободное время развлекаться на полную катушку. Но теперь все его время было свободным. Он мог бегать, плавать, играть в теннис или гольф, заниматься в спортзале или дневать и ночевать в офицерском клубе, если захочет.

Всем этим он и занялся. Даже во время рабочего дня офицерский клуб не пустовал — многие работали по ночам, по свободному графику, люди приезжали и уезжали с базы. Но по сравнению с тем, что творилось после пяти, днем это напоминало пустыню. Пограничные пилоты, конечно, заходили в любое время дня и ночи, и с ними он мгновенно находил общий язык.

Но постепенно это удовольствие для него померкло. Прошли недели с тех пор, как он последний раз был на границе, и он все меньше чувствовал себя одним из них. Кроме того, они строили такие же планы, как и он сам раньше, — развлечься, встретить женщину, погулять от души, одним словом, снять стресс, которому он больше не подвергался. Удовольствия, редкие раньше, теперь быстро надоели, потому что были доступны ему в любое время.

Ему нельзя было уходить с базы с другими пилотами, поэтому он не участвовал в большей части их приключений и не мог найти себе подружку. Да, Моллен был прав — только необходимость доклада в Вашингтоне или другая подобная важная причина позволила бы ему покинуть базу. Постепенно Джим обнаружил, что не так уж и нравится ему общаться с подвыпившими еще до ленча друзьями, даже со своими товарищами с границы; что вообще ему не хотелось заниматься тем, чем они обычно занимались на наземных базах, — празднованием того, что они выжили. Ему, по крайней мере, праздновать было нечего.

Джим стал все больше времени проводить в одиночестве. Оставался еще спорт, и он занимался им все яростнее. Он установил себе программу занятий, чтобы остаться в форме для возвращения в космос. Но времени было много, и программа разрослась. Вместо пяти миль он пробегал пятнадцать. Вместо одной мили проплывал пять. На тренажерах проводил два часа вместо получаса.

В то же время он почувствовал растущее безразличие к еде. Он вел достаточно активный образ жизни и голод ощущал, но вместо удовлетворения здорового аппетита еда стала очередной обязанностью. По результатам тестов он по-прежнему был в отличной форме, но на вид стал худым и жилистым затворником-одиночкой.

Друзья-пилоты, особенно из его эскадрильи, беспокоились о нем и старались подбодрить. По их мнению, причиной всех его проблем был недостаток женщин. Пилоты всегда пилоты, и они составляли бесконечные схемы и планы, как им обойти правила: сначала пытаясь вытащить его с базы и уложить в постель к хорошенькой женщине, потом, когда выяснилось, что за ним слишком пристально следят, — пытаясь провести женщину для него на базу и обеспечить им уединение.

Еще больше беспокоило друзей отсутствие у него интереса к их планам. Так или иначе, ничего у них не вышло — его охраняли как национальное достояние, а может, кто-то его таковым и считал. Как Моллен и обещал, вскоре после возвращения Джима с «Охотника на бабочек» его произвели в подполковники. Чуть больше чем через шесть месяцев он стал уже полковником — Моллен, кстати, за пару месяцев тоже получил очередную звездочку. Друзья-пилоты ухватились за этот повод, чтобы устроить для него шикарную вечеринку в клубе и в офицерском общежитии.

Джим сидел во главе стола, как призрак на банкете. Напрасно все старались подлить ему водки в имбирное пиво и заманить в пустое помещение с красивыми женщинами, которым поручили его соблазнить.

После этого праздника от него отступились и оставили в покое. Джим взялся за тренировки с еще большим рвением и стал еще мрачнее и жилистее.

Наживку они использовали не ту.

Первый месяц после переезда он ничего не слышал от Мэри, хоть она и говорила, что Джим может ей потребоваться для экспериментов. Жилые помещения были отделены от лаборатории, даже вход в них был с другой стороны. К концу месяца Джим почувствовал вроде бы облегчение — не так-то ему и хотелось быть подопытным кроликом.

Но когда пошел второй месяц, а она по-прежнему молчала, Джим стал ждать вызова с некоторым напряжением. Он сказал себе, что ему важны не ее указания, а возможность добраться до «ИДруга», если уж он попадет в лабораторию. Наконец, на исходе второго месяца, вызов пришел; он радостно явился в лабораторию, и его тут же послали в одно из помещений во внутренней «башне».

С балкона второго этажа Джим лишь на секунду успел взглянуть вниз на главную зону здания, где он видел корабли в прошлый раз. К его разочарованию, там выстроили большой шатер из непрозрачного пластика, так что он ничего не смог рассмотреть.

Оказалось, все, что от него требовалось, — это надеть скафандр. Несколько сотрудниц Мэри тестировали то ли скафандр, то ли самого Джима — женщины были неразговорчивы, и он не понимал, чего от него хотят. Скафандр со знакомыми запахами вызвал в нем почти невыносимую ностальгию.

После этого его вызывали каждую неделю для разных тестов, но шатер все время был на месте, и он не мог понять даже, были ли корабли там, не говоря уже об их положении и состоянии.

В голове у Джима начали рождаться дикие фантазии и планы пробраться в лабораторию, угнать «ИДруга» и улететь в космос. Постепенно это даже начало ему сниться. Он изнурял себя упражнениями, чтобы убить время и хоть как-нибудь суметь заснуть ночью — сон приходил все реже и реже, как и аппетит.

Джим скрывал от друзей, что ему не хватало не вина, женщин и песен, а космоса и «ИДруга». Похоже, он сумел скрыть это и от Моллена и Мэри — ее он вообще не видел с того вечера в лаборатории. Но он беспокоился о том, сумел ли скрыть силу своей тоски от врача, к которому почти ежедневно ходил на осмотр.

Во всю эту программу наблюдения и контроля, окружившую его со всех сторон, явно входило и круглосуточное наблюдение за состоянием его здоровья. Главный врач, тоже полковник, осматривал Джима три раза в неделю или чаще. Только с ним он и был более или менее откровенен.

Отчасти потому, что никому больше он не доверял настолько, чтобы вести личную беседу. Кроме того, какова бы ни была основная специальность главного врача — он назвал ее в одно из первых посещений, но Джим уже забыл, — с каждым разом Джим все больше чувствовал в нем психиатра. Не то чтобы он хорошо разбирался в психиатрах, но то, как тот слушал Джима, отличалось от манеры других врачей.

Джим убеждал сам себя, что страдает излишней подозрительностью. Тем не менее он часто говорил больше, чем собирался, и сам удивлялся тому, что произносил вслух.

Посещения врача были обычной рутиной. Если не надо было сдавать никаких анализов, Джима просто исследовали разными странными инструментами, потом он разговаривал с врачом и его отпускали.

— Вы опять худеете, — сказал врач, листая лежащую перед ним бумажную версию личного дела Джима. На вид этому долговязому мужчине с высоким лбом и прямым носом было лет пятьдесят с небольшим. Неожиданно мягкая полуулыбка появлялась на его лице в самые неподходящие моменты.

— Хорошо, док, — ответил Джим, — я буду есть побольше.