Он, конечно, не понимал, что происходит в родной степи. Утоптанный, унавоженный верхний слой образует плотный почвенно-растительный покров. В нем злаки, осоки, полынь, мхи и папоротники, а кое-где добавляются еще и кустарники – ольха, береза, ива. Этот плотный ковер быстро просыхает весной и покрывается зеленью, которая кормит стада животных. Эта дерновая подушка выдерживает давление копыта большеротого бизона и ступни мамонта, она насыщена воздухом, который изолирует от солнечного тепла мерзлоту, на которой лежит. Так было тысячи лет, но стало иначе. Теперь в низинах и на северных склонах почвенно-растительный покров не просох. Он сочится, хлюпает, чавкает влагой, которая душит корни травы и кустов, которая заставляет таять под ней мерзлоту, превращая луга в болота, лужи – в ямы, степь – в тундру.

Даже когда еды много, мамонты не могут пастись на одном месте – они должны двигаться, должны проходить в сутки десяток-другой километров. Их хоботы не оставляют за собой пустыню, мамонты не конкурируют из-за пищи с копытными – у них разная диета. Они должны идти и есть, есть и идти. Но мир изменился – места, где много еды, оказались далеко друг от друга. От пастбища до пастбища нужно делать длинные и не всегда безопасные переходы. И главное, проведя много часов в пути, никто не знает, ждет ли его в конце изобилие или, может быть, придется возвращаться. Те, кто питается мясом, живут иначе – они могут не есть сутками. Взрослый же мамонт должен нащипать за день 200– 300 килограммов травы и веток, чтобы быть сытым. Если здесь еда кончилась, надо идти на новое место, но кто знает – куда? Рыжий тоже не знал. Но он был осторожным и опытным, он умел учиться на чужих ошибках. Пока стадо паслось, он ходил широкими кругами, удаляясь иногда на десятки километров. Он уходил, возвращался и уходил вновь – искал новые пастбища, прокладывал новые пути, которых нет в генетической памяти.

«Своих» собралось уже несколько десятков. В таком количестве трудно кормиться, но легче использовать чужой опыт. Кроме того, этим первым летом после катастрофы с ними был Рыжий. Не понимая, не отдавая себе отчета, они надеялись на него, они шли за ним. «Свои» все равно гибли – проваливались в протаявшие под дерном ямы, ломали ноги, поскользнувшись на склоне, застревали в вязком дне речек. Но каждый погибший обозначал собой опасное место. Оставшиеся запоминали, старались держаться подальше.

Потом теплый и относительно сытный период кончился. Наступил холодный – голодный и трудный. Он тоже оказался каким-то непривычным и новым. Не таким, конечно, как в год катастрофы, но все равно неправильным: слишком резкие колебания температуры, слишком много снега…

Стадо, которое Рыжий водил все лето, неплохо отъелось, детеныши подросли и окрепли. Вожак, конечно, не мог видеть себя со стороны, но чувствовал, что сам он к зиме не готов – слишком много двигался, слишком редко бывал сытым. Собственная судьба, правда, его почти не волновала – свой век он считал давно прожитым. Но рядом не было равных ему по опыту и уму, и Рыжий продолжал жить, чтобы было кому заботиться о «своих».

Он пережил и эту зиму. Его стадо сохранило почти половину детенышей.

Ради них ему пришлось стать жестоким. Время от времени появлялись другие мамонты – они брели откуда-то со стороны закатного солнца. Кажется, там мир изменился еще сильнее. Новички пытались присоединиться к стаду, но вожак не принимал их. Инстинкт подсказывал ему, что если «своих» станет слишком много, его новая память, его новый опыт будут бесполезны – им не прокормиться всем вместе. Только одиноким самкам с детенышами отказать он не мог.

И была весна, было новое лето. Рыжий шел уже знакомыми путями – теми, которые сам проложил прошлым летом. Эту память хранили многие, и он надеялся, что стадо распадется или сможет обходиться без него. Надежда не сбылась – еды не хватало там, где раньше ее было вдоволь на много дней. Вожак не думал о причинах – «своих» ли стало слишком много, или не успели восстановиться пастбища. Он просто снова искал пути. И находил их.

А потом лето кончилось.

На том пастбище, площадью в сотни гектаров, они находились уже несколько дней – сухая трава на склонах была обильной, а по руслам многочисленных ручьев рос густой кустарник. Рыжий почти сразу же начал искать новое место, в которое потом поведет «своих». Он нашел его, только идти туда было далеко и, пока не кончилась здесь еда, можно было не торопиться.

В то утро он пришел к знакомому водопою – маленькому ручью в верховьях распадка. Грунт здесь был твердым, но проступающие из травы камни больно давили на ступни ног. Это было очень неприятно, но мягкая, податливая почва опасна, и Рыжий избегал ходить по ней сам и наказывал тех, кто пытался. На берегу он выбрал ровное место, опустился на колени и потянулся к воде хоботом. Она оказалась твердой. Он не мог взять ее. Это был очередной «сбой» инстинктивной программы – лед не должен появляться раньше снега, так не бывает.

Рыжий поднялся и долго стоял, переминаясь с ноги на ногу. Он думал – ворошил память своей жизни и память предков, пытаясь найти указание, подсказку о том, что следует делать в такой ситуации. И он отыскал ее: нужно есть лед или идти туда, где вода не замерзла. Вожак вспомнил места, где пил раньше или где чувствовал недавно запах живой воды. Он выбрал ближайшее место и пошел туда.

К Рыжему приблизился молодой самец и стал двигаться за ним следом, потом к ним присоединилась самка с двумя детенышами, потом одинокая молодая мамонтиха. Они поступали так всегда, когда возникали трудности – собирались вместе и шли за своим вожаком. Сейчас им была нужна вода…

Он бродил, наверное, полдня, прежде чем решился ступить на лед – там, где несколько дней назад стадо переходило речку. Инстинкт запрещал так делать: лед на воде – это опасность. Такая же, как болото, как острые камни. Но у Рыжего не было выбора – он хотел пить, и стадо его тоже хотело пить.

Тонкий лед под ступнями с хрустом проломился, прозрачная вода под ним вкусно запахла. Рыжий отступил обратно на берег, раздвинул плавающий лед, набрал в хобот воды и вылил ее в рот. Его стадо толпилось поодаль – все ждали, когда вожак напьется.

В этом знакомом и безопасном месте они не давали воде замерзнуть несколько дней, вновь и вновь ломая лед у берега. Но пищи вокруг становилось все меньше, ходить на водопой приходилось все дальше и дальше. В конце концов Рыжий увел стадо на другое пастбище – в широкую долину мелкой степной речки. Здесь хватало еды, но живой воды тоже не было. Рыжий умел находить подходы к берегу, умел отличать надежный грунт от предательски зыбкого, но сейчас его умение оказалось бесполезным – и болотный торф, и пропитанная водой речная галька замерзли. Понять, что у тебя под ногой, можно лишь ступив на нее.

Рыжий почти перестал кормиться – он искал водопой, пытаясь то здесь, то там подобраться к воде. Наученный горьким опытом, он был предельно осторожен и все-таки дважды завяз и с трудом выбрался на твердое место. А потом он услышал трубный рев – знак беды: в одном месте на стремнине парила полынья, и четырехлетний самец, не выдержав жажды, побежал к ней. Он, конечно, провалился и застрял. Сородичи собрались на его зов, но помочь ничем не могли…