Но такие пустяки нас не смущают. Несколько часов мы несем всякую чушь. Время обрастает бахромой, тело слабеет. Свеча давно догорела, а Ник Кейв поет снова и снова. Мы рассуждаем о том, что значит расти и становиться взрослым. Меня подмывает рассказать ей о моем плане. Но я сдерживаю себя, хотя несколько раз признание уже вертелось у меня на языке. Я только кружу и кружу около этой темы. Сёс, например, не хочется становиться взрослой. Она еще не наигралась, хотя ей уже стукнуло двадцать. И становиться старше ей вовсе не хочется. Она на четыре года старше меня, но я не имел бы ничего против того, чтобы с этой минуты принять старшинство на себя. Я говорю ей об этом, и она хихикает.

— А ты бы попробовала еще раз, что значит быть шестнадцатилетним… — Я не могу употребить по отношению к себе слово «ребенок» и все повторяю: шестнадцатилетним… шестнадцатилетним…

— Ребенком, — подсказывает она и смеется еще громче.

— Спасибо. Приятно иметь такую сестру, — говорю я и наливаю себе еще вина.

— Мальчики дольше остаются детьми, чем девочки, — говорит Сёс. — Они большие дети, но сами они этого не понимают.

— Именно этого я и боюсь. Я из кожи вон лезу, чтобы стать другим, а это часто оборачивается глупостью.

Братья & Сестры, на этом я заканчиваю рассказ о том вечере. Больше я ничего не помню. Дальше все скрыла темнота.

Впрочем, нет. Надо сказать, что в пять утра я проснулся от того, что солнечные иголки кололи мне физиономию. Я лежал на коврике в коридоре. Изо рта у меня текла слюна, голова раскалывалась на части. В зеркале я увидел у себя на щеке отпечаток ковра. Сёс похрапывала на тахте, и я решил ее не тревожить. Я выключаю Ника Кейва и принимаю таблетку от головной боли. В комнате слишком светло, и я поверх занавесок вешаю еще одеяло. И засыпаю. Даже не пытаясь лечь поудобнее. Просто падаю на кровать и исчезаю.

Утро или не утро? В час дня я сижу с онемевшей половиной мозга, а Солнце тем временем уже миновало магические двенадцать ударов.

Для меня это, во всяком случае, утро. Во рту пересохло, и я пью минералку. Я купил полуторалитровую бутылку и пью, точно спасаю этой водой свою жизнь.

Но вчерашний вечер меня не тревожит. Я о нем просто не вспоминаю. В моей голове царит только Маленькая Буря. Я как раз перекрестил «Эй, красотку!» в «Маленькую Бурю». Это ей больше подходит.

Я стою вместе с Солнцем на крыше элеватора и смотрю на Лёкку и на холмы Синсена и Грефсена. И думаю, что где-то там сейчас находится Маленькая Буря. Достав бинокль, я наблюдаю за улицами, как будто она должна вот-вот появиться. Почему-то мне кажется, что Солнце мне поможет. Но я ошибаюсь.

— Ты должен и сам стараться, — говорит оно, развалясь в шезлонге и прихлебывая прохладительный напиток. — Тебе надо расслабиться, — добавляет оно, слушая ленивую гавайскую музыку. — А у меня выходной. Как-никак воскресенье.

Но мой организм сегодня не способен расслабляться. Он работает на полных оборотах. Словно подключен к батарейкам. Ток низкого напряжения потрескивает в нервных окончаниях, и я потею, как черт. Вливаю в себя еще жидкости и снова потею. Словно лью воду в решето. Единственное утешение, что теперь можно вычеркнуть из моего списка тот пункт, в котором мне предписано напиться до чертиков. Однако нельзя сказать, что похмелье помогает мне почувствовать себя взрослым.

Я скольжу биноклем по улицам, но все бесполезно. Следующие часы я брожу по городу и по Лёкке. Иду на перекресток Синсен, вниз к площади Карла Бернера и дальше, к площади Александра Хьелланда. Прогулка оказалась полезной для моего котелка, хотя Маленькую Бурю я так и не встретил. Все становится на свои места, и я шагаю домой спать. Сёс перебралась с тахты в свою комнату. Я не мешаю ей и позволяю себе продрыхнуть два часа.

Мы с Сёс просыпаемся одновременно и смущенно улыбаемся друг другу. Ужинаем свежим хлебом, яичницей и ветчиной. Через час возвращаются предки. Они своим отдыхом довольны. Мама говорит, что папаша смог там расслабиться. Несколько часов он бродил среди кустов крыжовника, под яблонями и беседовал с травой. Это нормально.

— Да, конечно, — хором соглашаемся мы. — Совершенно нормально.

Папаша улыбается, за эти дни морщины у него на лбу и вокруг губ разгладились.

— А здесь, я вижу, был праздник? — спрашивает он. — Помню, я припрятал бутылочку пива в холодильнике.

Он переводит взгляд с Сёс на меня, и я невольно краснею. И жду, что Сёс вмешается и спасет меня, она говорит:

— Я сказала Адаму, что он может его выпить.

— Большое спасибо, — бормочу я и из розового становлюсь пунцовым. Все хохочут, и в конце концов я тоже смеюсь вместе с ними. Топаю ногой и смущенно смеюсь.

В тот вечер я долго брожу около элеватора и жду, когда появится мой таинственный чувак. Не знаю, почему он меня так занимает, но я не могу выбросить его из головы. Потом я поднимаюсь на крышу проверить, может, он уже там. Однако нахожу лишь остатки булочки и полбутылки минеральной воды. Можно подумать, что он вчера тоже выпил. В результате у меня возникает к нему родственное чувство. Мы с ним почти одно целое, этот чувак в плаще представляет собой мой взрослый вариант. Жуткая мысль. Я подметаю крышу. Не хватало, чтобы он мусорил на моей крыше!

Дома я спрашиваю Сёс, не может ли она дать мне инструкцию по роликовым конькам. Мне хочется ее проштудировать. Она тут же ведется на это. Сёс в душе миссионерка, а уж ролики — это ее конек. Если можно так выразиться.

В вечерних новостях сообщают, что несколько дней назад из тюрьмы Уллерсму сбежал опасный преступник. Если бы мне была свойственна осторожность, я бы первым делом подумал о чуваке на крыше элеватора. Но я о нем не думаю. Я о нем хорошего мнения. Вот только зачем он напускает на себя эту чертову таинственность?

И только когда я ложусь, упаковавшись в одеяло, меня обжигает мысль: а если это все-таки он? Этот беглый заключенный, убийца. Его описывали как человека среднего роста, темноволосого, спортивного, без бороды и очков. Про плащ не говорили ничего. Но ведь он мог переодеться.

Меня пробирает дрожь, хотя в комнате жутко жарко.

Плотнее заворачиваюсь в одеяло.

Дрожь не проходит.

Как будто у меня поднялась температура.

Во сне я убегаю от этого чувака. Теперь уже он преследует меня. Я прячусь в темном подвале. Поднимаюсь ощупью по винтовой лестнице. И все время он преследует меня. Едет за мной на черном автомобиле. На черном «Харлее» с тонированными стеклами. На черном велосипеде-внедорожнике. Несколько раз я видел его на черном коне, выдувавшем из ноздрей огонь и вращавшем глазами. И всегда в темном плаще, похожем на мантию. Наконец вдалеке я вижу Сёс, светлые волосы подстрижены ежиком. Она на роликах и должна меня спасти. Я бегу к ней и уже не вижу и не слышу никакого чувака в плаще. Пахнет газом или болотом. Я думаю о зыбучем песке и тут же чувствую его под ногами. Сёс стоит на краю болота и протягивает мне руку. Я тянусь к ней. Медленно погружаюсь в песок и зову ее. Она тянется ко мне изо всех сил, и наши пальцы соприкасаются. Я делаю бросок вперед и хватаю ее за плечо. Закрываю глаза и с облегчением вздыхаю. Она привлекает меня к себе, я гляжу на нее и вижу, что это не Сёс, а чувак в плаще. Я пытаюсь вырваться из его рук. Сейчас я готов на что угодно, лишь бы не попасть к нему в плен. Уж лучше смерть в зыбучих песках. От его дыхания несет серой, хлором и щелоком. Он открывает рот и обнажает красивые белые зубы. «Ты думал, это будет легко, Адам?» — говорит он, вытаскивает меня на твердую почву, и тут я просыпаюсь. Оказывается, я чуть не свалился с кровати. Ноги запутались в пододеяльнике, я весь мокрый, как мышь. Но живой.