– Галлу, уточни, сколько магазинов, или как их, контор, в общем, там, где делают педикюр, есть в Вигате и Монтелузе. И еще: узнай, пожалуйста, может, кто-то практикует такую услугу на дому.

– Слушаюсь. А потом?

– А потом узнай, нет ли среди их клиентов мужчины лет шестидесяти, возможно, он немного хромает.

– Точнее описать можете?

– А ты бы мог точнее описать первый труп, вытащенный из колодца?

Только за Галлуццо закрылась дверь, как зазвонил телефон.

– Оперированных шестидесяти лет в пропащих не значится, синьор комиссар, – доложил Катарелла.

Значит, никаких зацепок. И вряд ли они появятся, пока Фацио сам не расскажет, что с ним случилось. Ситуация действовала комиссару на нервы. Должно быть, в былые времена так чувствовал себя капитан парусника, когда ветер стихал, и корабль дрейфовал себе на волнах. Рассказывают, что на флоте в Королевстве обеих Сицилий была традиция: если штиль продолжался долго, требовалось как-то встряхнуть экипаж, чтобы тот окончательно не раскис. «По команде устроить тарарам. Те, кто на носу, перемещаются на корму, а те, кто на корме, – перемещаются на нос. Те, кто в каюте, поднимаются на палубу, а те, кто на палубе, спускаются в каюту». Это бессмысленное перемещение не имело никакой цели. Так, сотрясание воздуха. Если подумать, эта флотская традиция была метафорой бюрократии. Бессмысленное перемещение туда-сюда писем и бумаг. Комиссар решил внести свой вклад в тарарам и сел подписывать документы, загромождавшие стол. «Почему они не кончаются? А вдруг это саморазмножение?» – пришло ему в голову. Клетки делятся, вместо одной становится две. Действительно, некоторые письма были совершенно одинаковыми, менялись только дата и номер протокола.

Синьора Фацио позвонила около шести:

– Меня пустили к нему! Он меня узнал! Представьте, первое, о чем он попросил, – срочно вас увидеть.

– Вы сказали, что я приеду завтра утром?

– Конечно.

Между тем время подошло к восьми. Монтальбано решил, что надо прогуляться. Есть не хотелось, за обедом он съел столько, что спокойно мог обойтись без ужина. Но размять ноги не мешало.

Он попрощался с Катареллой и вышел из комиссариата. Не успел открыть дверцу машины, как увидел бегущего со всех ног Катареллу.

– Что-то случилось?

– Ой, синьор комиссар! Господин начальник вас к телефону. Пресвятая Дева Мария, синьор комиссар, ну и голос у него, у господина у начальника!

– Что за голос?

– Точно лев рычит!

Ругаясь, Монтальбано вернулся в кабинет, и не успел сказать «алло», как на него обрушился начальственный гнев:

– Вы в своем уме? Что происходит? Вы отдаете себе отчет? Мы в полицейском участке или в психушке?!

– Последние разве открыты? – вырвалось невольно. К счастью, господин начальник, кажется, не услышал.

– В перестрелке ранен один из наших сотрудников, слава богу, несерьезно, и вы преспокойно сообщаете об этом Латтесу! Безобразие!

– А кому следовало сообщить, если вас не было?

– Хорошо, но вы должны были оставить подробный рапорт на моем столе! Приезжайте немедленно, я вас жду.

Нет, ехать к шефу нельзя, тот спросит, как Фацио был ранен, придется вдохновенно врать, но сначала нужно сочинить правдоподобную версию.

– Извините, я не могу.

– Послушайте, Монтальбано, это приказ…

– Мне только что позвонили из больницы. Фацио пришел в себя и хочет, чтобы я…

– Значит, ко мне сразу после того, как его проведаете.

– Это далеко. Во Фьякке.

– Как?! Территория Фьякки не в нашей компетенции! Почему он оказался там?

– Мы нашли Фацио поблизости и…

– Как нашли? Что это значит?

– Синьор начальник управления, это долгая история, не телефонный разговор.

– Завтра в девять ко мне, вот и расскажете!

Ого! Этого еще не хватало! Срочно отмазаться.

– Извините, в девять утра я не смогу.

– Вы шутите, не так ли?

Монтальбано понизил голос и заговорщическим тоном сказал:

– Это очень личное, и я бы не хотел…

– Отмените!

– Никак не могу, поверьте! Доктор Грюнц специально приедет из Цюриха!

– Что за доктор?

– Лучший специалист в этом вопросе.

– В каком вопросе?

Вот геморрой! В чем мог бы преуспеть швейцарский доктор Грюнц? Выкручивайся. Мути воду, Монтальбано. Старайся уйти от прямого ответа.

– В полдевятого он придет ко мне, чтобы сделать даблскроксон, эффект которого, как вы наверняка знаете, длится от трех до пяти часов. Мне придется остаться дома и лежать в постели. Поэтому с утра никак не могу.

– Простите, что, вы сказали, должен вам сделать доктор Грюнц? – удивленно переспросил начальник.

– Даблскроксон.

– А зачем?

Эх, знать бы еще зачем! Монтальбано, как говорится, понесло.

– Разве вы не знаете? Это западная адаптация метода, используемого индийскими йогами. В анус вставляется пластиковая трубка, которая затем…

– Достаточно, я понял. Жду завтра в шестнадцать, – прервал его Бонетти-Альдериги с явным отвращением.

Когда Монтальбано вернулся в Маринеллу, над морем висела лишь тонкая красная полоса заката. Прибой тяжело дышал. Чаек не было видно. После разговора с шефом у комиссара вдруг проснулся аппетит. Возможно, это такая форма компенсации. Он читал, что раньше, после эпидемии чумы, люди принимались есть и совокупляться с удвоенной силой. Можно ли сравнить Бонетти-Альдериги с эпидемией чумы? Скорее уж холеры. Открыв холодильник, Монтальбано почувствовал себя так, будто нашел спрятанный разбойниками клад. Чего только не наготовила Аделина! Баклажаны по-пармски, паста с мясным рагу, капоната, овощные котлетки, сыр из Рагузы и вяленые оливки. Очевидно, свежей рыбы на рынке не было. Он накрыл на веранде стол и, пока разогревались баклажаны и паста, выпил два бокала холодного белого за здоровье Фацио. Когда он вспомнил, что надо бы позвонить Ливии, была глубокая ночь.

Спал он этой ночью плохо.

В полдевятого утра, собравшись выезжать во Фьякку, Монтальбано подумал, что с его-то крейсерской скоростью, как говорит Ливия, когда хочет позлить, он приедет в больницу как раз к тому моменту, когда Фацио выпишут. Позвонил в комиссариат.

– Что такое, синьор комиссар? Что случилось? – сразу встревожился Катарелла.

– Ничего не случилось, Катаре, успокойся. Скажи Галло, чтобы забрал меня в Маринелле, мы едем во Фьякку.

– Сию минуту, синьор комиссар.