Но нет же, Злата, нет. Артур же чётко дал понять: ему нужна только одна ночь. Он так часто повторял это, так яростно заставлял меня — и себя, наверное, — в это поверить, что нужно быть полной дурой, чтобы позволить себе надежду.

Нет уж, хватит с меня воздушных замков. Останемся друг для друга приятным воспоминанием, ничего больше.

Открываю воду, она шумно льётся из крана, собирается лужицей на дне, и я становлюсь в это озерцо, вздрагивая от высокой температуры. Мне нужен обжигающе горячий душ, мне необходимо смыть с себя всё дерьмо прошедших месяцев, надо забыть. Я знаю, уверена, что Крымский выиграет теперь тендер и вздует Коле — такие, как Артур, ничего не прощают и не спускают с рук. Большего мне не нужно.

Всем, чем могла, Крымскому помогла. И ушла. Я правильно всё сделала, лучше не придумаешь. Только почему-то внутри всё сопротивляется, но растираю кожу “кусачей” мочалкой, взбиваю ароматную пену, заставляю себя не думать об Артуре.

Он меня здесь не найдёт — меня никто больше не найдёт. А всё остальное забудется, как сон.

Только почему-то чувствую: это ещё не конец. Или просто хочу это ощущать?

Артур

В большом зале собраний людно, душно и нервно. Народ гудит, волнуется, а я осматриваю собравшихся в попытке понять, чем же они, суки, так недовольны.

Взмахиваю рукой, призываю к тишине. Слушаются. Они всегда слушаются, просто иногда импульсивные слишком. Обычно это не доставляет мне неудобств, не действует на нервы — мне не нужны перепуганные суслики. Да только после побега Златы я на таком взводе, что могу вспыхнуть факелом и сломать кому-нибудь шею.

Когда рокот проносится по залу в последний раз, сажусь на пустую бочку из-под ГСМ, выкрашенную в ядрёный оранжевый. Наслаждаюсь звенящей тишиной, а в меня со всех сторон летят внимательные и напряжённые взгляды.

Мы так долго работаем и живём одной большой командой, так хорошо научились понимать друг друга. Но сейчас я слишком зол. Потому что…

Потому что никогда баба так виртуозно не кидала меня через стройное бедро. И это заводит меня, хоть и бесит до невозможность.

А больше всего раздражает, что мне хочется за ней бегать.

— Вы требовали собрания, я готов вас выслушать.

Мой голос отражается от стен, взметается к потолку, а со своего места поднимается Олег, заведующий автомастерскими.

— Артур, какого долбанного хера? Баба? На базе? — его голос ровный, но в нём звенит упрёк.

"Да-да!", "Кто-то ровнее, значит?" нестройным гулом со всех сторон, но я смотрю только на красного от едва сдерживаемого возмущения Олега.

— А ты, значит, делегат у нас? — растягиваю губы в улыбке, но Олега так просто с пути истинного не сбить.

— Крым, ты дал чёткий приказ, — продолжает выражать мнение большинства. — Где угодно, но не здесь. Ты же сам Лысому чуть шею не сломал, когда он какую-то шалаву приволок сюда. Ну? А теперь что?

С места поднимается тот самый Лысый — мелкий и сухощавый любитель продажной любви. Держится за горло, будто я действительно ему его раскромсал и сопит недовольно.

— Мог не вставать, у меня с памятью всё хорошо, — усмехаюсь, а он издаёт горловой булькающий звук и плюхается тощей задницей на лавочку. — То есть причина сраного бунта в том, что я сюда привёл бабу? Для этого вы так громко собрания требовали?

Сашка, сдавленно смеётся, но когда, обернувшись, смотрю на него, утыкается взглядом в свой ноут и усиленно делает вид, что очень занят и его вообще здесь нет. Придурок.

— Крым, ты разве не понимаешь? — Женя Борода уже возвышается надо всеми, огромный и настолько плотно татуированный, что в глазах рябит. — Люди Романова снова лезут на нашу территорию. Спалили два ангара на границе области, сорвали поставку запчастей. А этот утырок, как всегда, не при делах. Если мы ещё не получим пустыри, то всё. Сколько проектов сорвётся.

От сказанного Бородой меня мутит. Ненавижу Романова. Впрочем, это взаимно, и мы грызём друг другу глотки, ставим палки в колёса, и этот танец никак не закончится.

Иногда мне кажется, что люди всерьёз делают ставки, кто из нас двоих первых сдохнет. Тогда-то всё точно прекратится.

— Артур, не сегодня так завтра прольётся кровь, — Лысый подпрыгивает на месте, возмущённо сводит брови к переносице, а голос его и без того высокий, ещё чуть-чуть и станет похожим на ультразвук. Аж в ушах звенит от его противного тембра. Но он прав. — Разве ты не чуешь её запах?

Лысый даже носом поводит, словно где-то рядом уже содрали кожу с кого-то из наших.

— Романов озверел после того, как мы ему три сделки сорвали, — подаёт голос Саша, а я киваю.

Это бизнес, пусть и не очень легальный. И тут каждый за себя, а увести очередных поставщиков у Романова — святое дело.

— Да, Зам прав, — Борода вертит головой, хрустит суставами, а кожа на щеках белеет от сдерживаемых эмоций. — А ты бабу тащишь сюда, нарушаешь свои же правила. Что у неё, поперёк там?

Отдельные смешки, как выстрелы, раздаются то здесь, то там, а я сжимаю пальцами переносицу. Они правы, конечно же. Когда Романов снова звереет, а нам приходится разгребать завалы и выстраивать линию обороны, не до рыжих баб. Вот только… она не просто рыжая баба. Она человек, имеющий к Коленьке отношения. И она мне помогла.

Я ничего никогда не прощаю и не забываю. Добро в том числе. А ещё, где-то совсем глубоко копошится гнилая мыслишка, что Злата пострадала полгода назад по моей вине в том числе.

Потому что именно я сорвал тогда Коленьке сделку.

— Так всё, мать вашу. Угомонились! Что вы сопли на кулак мотаете? Бабу увидели, прямо хай до неба подняли, завыли. Я разве когда-то делал то, о чём нам всем приходилось жалеть? Подставил хоть одного из вас? Ну, блядь, отвечайте! А то когда не надо, языки до китайской границы дотягиваются, а когда спрашиваю, онемели.

“Нет-нет”.

“Никогда”.

“Крым, не психуй”.

— Если я притащил сюда бабу, то точно не для того, чтобы ваши задницы пылали праведным огнём. И нет её уже, что вы трепыхаетесь, идиоты, как дохлые курицы? Заняться больше нечем?

Я действительно теряю терпение. И в таком состоянии говорю тихо, но убедительно. Все снова замолкают, я спрыгиваю с бочки и, подойдя к двери, поворачиваю рычаг выключателя.

Гаснет свет, я нажимаю на пульте кнопку и загорается большой экран проектора. А на нём…

Сожжённые ангары, от одного вида которых сатанею до белых пятен перед глазами. Ну и ещё по мелочи парочка “сюрпризов”, от которых несёт дерьмом Романова за версту.

Сашка щёлкает клавишами, все молчат, затаив дыхание, обозревают масштабы пиздеца.

— Это война, — выдыхаю, потому что ничем другим это назвать не могу. — Но Коля провоцирует, ясен хрен. Выводит на панику, заставляет рефлексировать и бегать. Так не годится, на это я не поведусь.