С тех пор как команда начала играть, Кинси непрерывно накачивал пиво и поддевал бесконечные крышки с бутылок. Незадолго до того, как иссяк одиннадцатый бочонок «Будвайзера», Кинси нырнул в заднюю комнату, чтобы подтащить к помосту новый. Бочонки были тяжелыми и неудобными, и когда он спешил, ему случалось вывернуть их с подставки себе на ноги.

— Черт! — с чувством сказал он, когда именно это и произошло.

Когда он отдернул ногу, бочка угрожающе накренилась. Кинси отчаянно схватил ее. Если бочка опрокинется, пиво внутри немилосердно вспенится. Посетители выстроились в три ряда у стойки в ожидании пива, а до последнего заказа еще только час. Оставалось проклинать про себя предательницу Риму и жалеть, что не сдал ее, разве только ради дешевого удовольствия от этого омента.

Потом рядом с ним возник еще кто-то, кто принялся сражаться с ледяным бочонком, а его, Кинси, подтолкнул к насосам, холодильнику и массе нетерпеливых страждущих. — Иди обслуживай. Я ее подсоединю. Я знаю как. Худые руки обвились вокруг бочки, взгромоздив ее на место; ловкие длинные пальцы уже отвинчивали заслонку. Тревор Блэк. Кинси спросил себя, правда ли этому мальчишке двадцать пять. Выглядел он все равно на девятнадцать, и у «Тиса» могут быть крупные неприятности, если несовершеннолетнего поймают за подачей пива. Пожав плечами, Кинси выбросил это из головы. Лучше рискнуть, чем терять клиентов.

Минут через пятнадцать во всей этой суматохе Кинси с уверенностью мог сказать, что Тревор справлялся с такой работой и раньше. Он быстро сообразил, где что лежит; он умело пригибался и обходил Кинси, не путаясь у него под ногами. Не зная цен, он просто поскорее подавал напитки, оставляя кассу на Кинси. В руки Кинси летели долларовые бумажки. В жестянке для чаевых звенела мелочь. Наконец поток клиентов спал до струйки, потом совсем остановился: все были пьяны и танцевали, въезжая в «Гамбоу».

Кинси прошел к сцене с бутылками «нацбогемы» для музыкантов. Терри сверкнул ему широченной улыбкой и сбацал импру на барабанах. В клубе было жарко и душно, пахло потом, пивом и сладковатым дымом. Лица танцующих ребятишек казались глянцевыми от света, а сами они как будто потерялись не то в музыкальном экстазе, не то в вознесении на музыкальные небеса.

Когда Кинси пробрался назад через танцующую толпу, Тревор стоял, облокотясь о холодильник, и попивал очередную колу. Улыбка его была неуверенной — да и была ли она?

— Ничего, что я так встрял?

— Решительно нет. Ты уволен. — С мгновение они глядели друг на друга в упор, потом рот Кинси дернулся, и ни с того ни с сего оба расхохотались. — Серьезно, тебе нужна работа? Можешь оставлять себе чаевые за вечер, и для начала я буду платить четыре с полтиной в час.

Тревор пожал плечами.

— Мне в Потерянной Миле нужно кое-чего сделать… Прямо сейчас работа мне не нужна. На самом деле я не бармен. Просто подменял пару раз.

Кинси поднял бровь.

— Ты меня едва не обманул. Ну, можешь подменить как-нибудь, если захочешь. Выбрать смену раз в неделю или вроде того.

Тревор глядел в пол.

— Может быть. От многого зависит.

Кинси решил не спрашивать, от чего это зависит. Он, похоже, уже разрушил мгновение товарищества. Странная птица этот Тревор — в его словах пестрели семена сквозняков и вкрапления льда. Кинси поискал нейтральную тему, чтобы развеять напряжение.

— Ну, если по профессии не бармен, то что ты делаешь? Продолжая смотреть в пол, Тревор пошаркал носком кроссовки по истертым половицам.

— Рисую комиксы.

Кинси так и знал, что имя ему знакомо!

— Тревор Блэк… Это не твоя была страница в «Drawn end quaterly»?

Это был андеграундный журнал комиксов, в котором появлялись самые новые, самые безумные работы.

Тревор, похоже, удивился, потом несколько смутился, но кивнул:

— Да. Моя.

— Хороший вышел рассказ. Знаешь, напомнил мне…

На бар обрушилась, требуя «нацбогему», вторая волна жаждущих. Тревор отвернулся, чтобы нацедить пива, так быстро, что Кинси спросил себя, а не рад ли он уйти от темы. Он пробивал чеки, а в мыслях его вертелся комикс. Это была странная краткая история, что-то вроде видения, что-то о стае птиц, поднимающихся с обгорелого трупа мужчины, будто оперенная жемчужноглазая душа. Кинси как раз собирался сказать, как стиль комикса напомнил ему позднего Роберта Мак-Ги — то же резкое затемнение и те же чистые изящные линии. Он был уверен, что Тревор читал «Птичью страну». Наверное, даже знал, что Мак-Ги умер здесь. Может, Кинси даже расскажет ему о том, как починил машину Мак-Ги незадолго до трагедии.

Но музыканты уже сворачивались. Напряг продолжался до последнего заказа, а потом было время закрываться, время считать деньги, подтирать лужи, подобрать и рассортировать для завтрашнего вывоза мусора сотни стаканчиков, банок и бутылок. К тому времени, когда они закончили, было уже больше трех.

Кинси открыл себе пива, потом, выбрав кассету, вставил ее в маленький магнитофон позади бара. Майлс Дейвис, что-то из пятидесятых. Помещение заполнили звуки саксофона, плавные и медленные, гладко проскальзывающие, точно эггног, в который добавили виски. Тревор положил голову на стойку. Прислонившись к кассе, Кинси закрыл глаза.

Музыка закончилась, и возник голос конферансье, часть концертной записи, сделанной на Пятьдесят второй улице в золотые дни бибопа. Голос был глубокий, белый и колоритный, будто дистиллированная суть того времени; без труда можно было представить себе лощеного модника в шикарном костюме с глубоко вырезанными лацканами, с набриолиненными волосами. ВОТ!ДА! Май-и-и-л Дейвис. Помните, у вас в запасе еще полно времени, чтобы попасть в Птичью страну…

Кинси услышал сдавленное всхлипывание. Открыв глаза, он уставился на Тревора, голова которого перекатывалась взад-вперед по стойке, а пальцы впивались в исцарапанное дерево. Рот его скривился в оскале, из глаз катились слезы. Кинси и в самом деле видел, как на полированной поверхности стойки образуются маленькие соленые озерца. Он шагнул к мальчику.

— Эй, Тревор? В чем…

— У меня недостаточно времени, чтобы попасть в Птичью страну! — выкрикнул Тревор. Голос его звучал так, как будто его рвали, тащили по раскаленным углям и ржавым гвоздям, вымучивали из горла. — У меня вообще нет времени — и мне страшно…

— «Птичья страна»? — тихо переспросил Кинси.

Тревор уловил озадаченность вопроса. Он поглядел на Кинси из-под распухших бледных век — прозрачные глаза под ними были обнаженными, огромными и полными ужаса. Внезапно Кинси узнал это лицо: пятилетний мальчик, серьезно нуждающийся в стрижке, по некоторым меркам, слишком худой и со слишком запавшими глазами, по любым меркам, стоит па обочине сельской дороги, попеременно глядя то на мать, то на отца.

— Тревор Мак-Ги, — сказал Кинси. — О, проклятие…

Тревор с несчастным видом кивнул. А потом вдруг снова зарыдал. Обойдя бар, Кинси осторожно положил руку на вздрагивающее плечо, почувствовал, как сжимаются мускулы, чтобы отдернуться от его ладони.