– Но он же ученый. Он ничему не верит, во всяком случае, безусловно, не проверив экспериментом, не доказав. Вот и его собственная мысль, она для него только гипотеза, еще одна теоретическая модель. И он начинает думать, как ему эту гипотезу доказать. Либо если она не доказуема, то как ее опровергнуть. В результате он решает, что единственный путь доказательства – попробовать сломать законы мира. Потому что если это его собственный мир, им же и построенный, то тогда он должен существовать по его законам. А значит, если он, Макс Теллер, начнет свои собственные законы прогибать, то они должны прогнуться.

Начинает он с малого, ну, мелочь всякая, типа, в магазине украл. Не оттого что ему нужно краденое, он-то человек обеспеченный, а просто интересно посмотреть, какой результат будет. Затем банк грабанул, так, мимоходом, даже без подготовки. Затем все больше и больше. Ему одна девчонка помогает, намного моложе его, странная совсем. Она даже не знает, кто он, имени его. Да и про нее из его окружения никто не знает. Он на всякий случай ее держит: если мир под ним все же не прогнется и окажется реальным, чтобы ему тогда было куда скрыться и где отсидеться. Лечь на дно, иными словами.

А она на самом деле странная, эта девчонка, от одиночества, от однообразия и обреченности жизни… Но он-то считает, что она тоже его создание, что, когда она ему потребовалась, она и появилась. Иными словами, еще один прогиб мира. Но раз она нереальна, так зачем о ней беспокоиться? Да и вообще, если люди вокруг нереальны, если они созданы им самим, Максом Теллером, то зачем о них беспокоиться? Они вполне могут быть принесены в жертву ради его эксперимента. Ведь даже он сам, Макс Теллер, – его собственная выдумка, а значит, о нем тоже беспокоиться ни к чему. В общем, чувак полностью увязает, и ментально, и психически. И чем дальше он увязает, тем глубже ему хочется увязнуть. Потому что решить поставленную им задачу, найти точное доказательство его теории – невозможно. Понимаешь?

– И чем все закончилось? – Голос Аркадии стал серьезным.

– Там много чего накручено. Говорю, я полтора года внутри книги жил, вернее, внутри сюжета книги. Рассказывать сейчас не буду, а то тебе читать не интересно станет, если, конечно, до вашего, многопольного мира она дойдет. – Я хотел пошутить, но не получилось, Аркадия даже не улыбнулась.

– А как книга называется? – спросила она.

– Фантазии мужчины средних лет. Версия 1.

– Почему «версия один»?

– Это же понятно. – Я пожал плечами. – Версий может быть много, сколько угодно. Моя – лишь одна из них.

– Но почему «один»? – повторила Аркадия. Я задумался, я не мог найти ответ.

– Может быть, это какая-нибудь версия сто восемнадцатая? Или три тысячи семьсот сорок вторая? – предположила плеврита. – Или у нее вообще числа нет, потому что таких больших чисел не существует.

– Может быть, – согласился я. – Я не знаю.

– Значит, ты думаешь, что сейчас ты попал в одну из версий реальности. А тот мир, в котором ты находился, как ты его называешь, двуполый, – это другая версия реальности. И этих версий может быть много.

Я снова пожал плечами. Она была очень логична, моя плеврита, я давно уже понял, безусловно, логичнее всех женщин, которых я когда-либо знал. Даже логичнее многих мужчин.

– А как могло произойти иначе? Это единственное хоть и фантастическое, но объяснение. Когда я писал, ворота открылись. А когда я закончил писать и вышел из дома в первый раз, они закрыться до конца не успели… и вот я встретил тебя.

– Сначала ты встретил тех двоих, которые следили за тобой, – напомнила мне Аркадия.

– Да, сначала я встретил их, – согласился я.

– Мне надо подумать над всем этим, – сказала она и поднялась с постели.

Я кивнул, мне тоже надо было подумать. Уже одеваясь, она спросила:

– Ты думаешь, ворота еще открыты? И ты снова можешь проникнуть в свой старый мир?

– Не знаю, – ответил я. Мне показалось, что в ее голос закрался испуг.

Потом мы сидели на кухне. У Аркадии выдался свободный день, ни на репетицию, ни на спектакль она не спешила. Я тоже никуда не спешил, да и куда мне было спешить?

Мы неторопливо пили кофе, заедали его чем-то, как всегда, очень вкусным, необычным, «плевритским», пошутил я, и Аркадия рассмеялась. Мы оба чувствовали себя томными, расслабленными, заостренными на любовь – она нас ждала буквально за углом, мы оба догадывались, что вот сейчас допьем, доедим, договорим, насмотримся друг на друга и попадем в нее, погрузимся с головой. Любовь была неизбежна, неотвратима, и потому мы растягивали сладкую предлюбовную паузу, наслаждаясь ею, смакуя ее и одновременно томясь ею – этакий самопроизвольный мазохизм.

– Знаешь, Вань, я с тобой поговорить хотела, – Аркадия подняла глаза, – ты только не беспокойся. Если ты не захочешь, то ничего не надо.

– Не буду беспокоиться, – пообещал я.

– У меня друзья есть. Как у любого нормального человека. В гости часто ходим друг к другу, по телефону болтаем, все как полагается. Компания у нас небольшая, но дружная.

– И все плевриты? – задал я глупый вопрос, наивно полагая, что плевритам друг с другом должно быть интереснее, чем с другими полами. Все-таки больше точек соприкосновения: общие проблемы, общие заботы, радости.

– Нет, конечно. – Аркадия улыбнулась. – О чем мне с плевритами разговаривать? Я сама плеврита. Я про плеврит и так все знаю, мне с ними не интересно. У нас вообще разнополая дружба распространена – от другого пола много чего интересного можно узнать, все мыслят немного по-другому, на жизнь по-разному смотрят. С другими полами интереснее, да и конкуренции никакой, ревности, зависти. Именно оттого, что разные. А значит, дружба долгая и крепкая получается. Только мужики, говорят, друг к другу по-прежнему тянутся. Хотя в принципе понятно, мало вас, вот вы и кучкуетесь. Да и то сказать, вы же самый древний пол, у вас традиции долгие, поэтому вы и держитесь друг за друга. Наверное, вам так выживать легче.

– А может, наоборот, – вдруг сообразил я. – Может, оттого, что мы друг на друге замкнуты, зациклены на своих привычках, интересах, на своих догматических установках, от этого мы и не видим целого мира, не принимаем его полностью… Может, именно поэтому все наши проблемы и возникают? И кто знает, возможно, по этой причине мы и остались в меньшинстве? – Аркадия пожала плечами.

– Я не знаю, – призналась она. – Но суть в том, что в нашей компании все разные: есть релятивистка, псих один, биг-бэновец, химик, лунатик, пчелка. Ну, пчелки везде есть, их такое количество, что они везде.

Я кивнул, про пчелок я уже понял.

– Ты только не обижайся, – продолжила Аркадия, – но я Гане о тебе рассказала. Не смогла утерпеть. Все-таки мужик… Такое событие, раз в жизни. Многие никогда даже не видели мужиков живьем, а я вот сижу с тобой, разговариваю, любовью занимаюсь… Я и не удержалась, рассказала про тебя.