Вылезли они из своих укрытий и принялись мной завтракать. Или обедать. Не знаю, как это уж у комаров принято. А так как для дыхания мне какую-никакую часть тела надо было всё время из воды выставлять, они её сплошняком и облепливали.

Огонь прошёл мимо довольно быстро. Часа через четыре уже только кусты дымились. Но стало очевидно, что придётся мне на этом болоте с комарами сидеть минимум день, потому что пожар на Севере ведёт ещё и к выгоранию поверхностного сухого торфяника. И эти небольшие пласты торфа могут тлеть довольно долго, а заметить это сложно. Кроме того, ещё и кустарники должны догореть, тот же кедровый стланик, а это дело не одного дня. Слава богу, у меня хоть вяленое мясо с собой было…

Иванов вылез из торфяной жижи, в которой пролежал несколько часов, и устроился, по его собственному выражению, «как кулик на кочках». Над догорающей тайгой висела пелена дыма, дышать было тяжело, зато комары отстали.

Страшно болела голова, есть совершенно не хотелось. Иногда ветер чуть-чуть раздёргивал пелену дыма, и было видно, что склоны гор занялись пламенем надолго: сырой и смолистый кедровый стланик горит упорно, жарко, с чёрным дымом – и гаснет только в случае сильного дождя или наводнения. В преддверии ночи Виктор нарезал из растущей на кочках осоки подобие плавучей постели и устроился на ней спать. Было сыро (да даже не сыро, а мокро), дымно. Комары, обрадовавшись тому, что объект питания снова опустился ниже уровня задымлённости, активизировались.

– Из всех ночёвок, которые у меня случались в жизни, – на мешке гнилой картошки в овощехранилище, в пароходном контейнере при отрицательной температуре и даже в милицейском «обезьяннике» – это была самой неудобной. Голова раскалывается, комары поедом едят, внизу мокро и холодно, вверху дымно и жарко.

Стемнело. Ночь была совершенно феерической. Иванов оказался в центре большого очага пожара. По склонам гор, словно демоны, плясали языки пожара. Тьмы не было – вернее, была, но постоянно нарушалась: то неожиданно вспыхивал куст стланика, то на поверхность вырывался огонь из тлеющего торфяного очага, то при дуновении ветра поверхность земли вдруг загоралась миллиардами ярких искр. В озере кто-то ворочался и плюхался – наверное, лось. Дымное небо выглядело, как мутный стеклянный колпак, подсвеченный снизу неровным оранжевым светом. Свет временами то почти гас, до сине-фиолетового оттенка, то вдруг разгорался ярко-красным, как будто кто-то на небесах плавно поворачивал ручку реостата.

Было жутко.

Отовсюду неслось потрескивание, покряхтывание, хруст. Это остывала, оседала, принимала новую форму выгоревшая земля.

К утру Иванов забылся тяжёлым сном.

Утро не принесло ничего хорошего. Всё так же дымилась тайга, всё так же, без внешней какой-либо причины, над поверхностью земли начинали прыгать язычки огня – верный признак торфяной подушки. Всё так же висел над землёй плотный слой дыма.

И при этом дул ветер.

Только тогда Иванову стали понятны масштабы этой гари.

– Это ж какую площадь ему надо было захватить, чтобы дым ветром не уносило! И решил я никуда не идти и так и сидеть пока на своём озере. А что – от жажды не помру и сгореть тоже уже не вышло. Может, вообще дождь какой-нибудь случится. Попытался всё-таки найти выход к островку – так, чтобы можно было до него добраться не через топь, – не получилось. Так и остался я в своём мокром гнезде. Мясо сухое жую, водой болотной запиваю.

Днём прямо над озером, невидимый за клубами дыма, в сторону Туманной прошёл вертолёт. Судя по всему, начальство Иванова, поняв, что он оказался в эпицентре пожара, решило его вытаскивать. Потом машина долго галсами стрекотала над выжженной равниной, но увидеть её Иванову так ни разу и не удалось.

– Понял я, что меня, наверное, похоронили, – с улыбкой рассказывал мне Иванов эту историю пятнадцать лет спустя. – Но сам я хорониться точно не собирался. Страдал я уже в основном не от сырости, а от угара и комаров. Ещё подумал: неизвестно, как бы всё обошлось, если б я на вершине задержался, – может, там сейчас такой жар стоит, что от меня только шашлык бы и остался.

Следующая ночь выдалась намного спокойнее предыдущей. Меньше стонала и кряхтела выгоревшая земля, меньше искрилась её поверхность, почти не выныривало на поверхность потаённое в грунте пламя, небо уже не меняло ежеминутно цвет с фиолетового на багровый, а устойчиво светилось розово-красным оттенком. Пламя плясало на склонах сопок, но уже без вчерашней радости: видимо, у него кончалось питание. По-прежнему ночью в озере что-то ворочалось и ухало.

– Это мне до сих пор непонятно. Очевидно, что рядом со мной в этом болоте пережидали пожар какие-то крупные звери. Но я их так ни разу и не увидел, несмотря на то что на том краю озёрной котловины кустики были максимум по плечо взрослому человеку. То есть я совсем не наблюдал здесь такой потери страха перед людьми во время пала, как когда-то читал в каких-то книжках старых авторов. Звери меня опасались и хорошо прятались. Но ночью, когда ничего не разглядишь, заходили в воду и пыхтели. Не очень приятно было, хочу сказать.

Утром звери и продемонстрировали Виктору возможность покинуть мокрый островок. На рассвете он увидал, как через сгоревшую тайгу рысью движется лось. Сохатый двигался по направлению к Ясачной, и Иванов решил последовать за ним.

Идти по только что сгоревшему лесу – одно из самых неприятных занятий, которые я только могу себе представить. Из-под ног взлетает зола, угольная пыль сыпется с веток лиственниц, нога то и дело проваливается в выгоревшие под дёрном пустоты – и хорошо, если не ощущает при этом жара не до конца погасшего торфяного очага…

Кругом всё однообразного чёрно-могильного цвета с траурной светлой оторочкой травяной золы. И нет ни трещания кедровок, ни вороньего карканья, ни пересвиста пеночек, ни даже жужжания комаров и слепней. Кладбищенская тишина. Именно так – кладбищенская.

А по склонам сопок продолжал гореть стланик.

Иванов шёл, держась ближе к руслу Ясачной – справедливо полагая, что пойма реки и острова на ней вряд ли подверглись опустошению, и на них можно будет хотя бы отдохнуть сутки. По пути ему встретилась полоса высокоствольной захламлённой тайги, которая, похоже, тянулась вдоль русла. Тайга эта ещё горела, точнее, не горела, а догорала, но тем не менее являлась непреодолимым препятствием. Тогда Иванов продолжил свой путь по выжженному лесу, имея с одной стороны догорающую тайгу вдоль Ясачной, с другой – вяло горящие склоны Туманного хребта.

И ни одной живой твари по пути…

Наконец перед ним замаячила такая же болотистая низина, как та, в которой ему удалось пересидеть натиск пала. Никакого зверья на ней уже не было. Иванов, уже совсем обессиленный, нашёл среди кочек относительно сухой пятачок и расположился там на ночлег.

Этой ночью небо освещалось заревом только с одной стороны – над сопками.

Утром Иванов пустился опять в дорогу, стараясь всё– таки не уходить далеко от Ясачной: в любом случае ему надо было перейти реку, для того чтобы оказаться на базе экспедиции. Но к Ясачной его продолжал не пускать огонь.