Слушая его, Судоплатов чувствовал, как полностью исчезла, растворилась неуверенность в завтрашнем дне. В том, что рано или поздно Советский Союз одолеет фашистов, он и до этого был убеждён, но что не сдадим Москвы – сомневались многие. Теперь же было ясно – древнюю столицу государства Российского Гитлеру, в отличие от Наполеона, не видать!

После заседания, проходя мимо Судоплатова, Сталин снова кивнул ему, улыбнулся и мимоходом проронил:

– Товарищ послушник.

И пошел, не оглядываясь.

На другой день стужа ярилась, снег валил и валил, и это давало надежду: немецкие лётчики не прилетят бомбить Красную площадь, по которой шли войска и уходили прямо на фронт. На пропуске у Судоплатова стоял штамп: «Проход всюду». Это означало, что он может даже подняться на трибуну Мавзолея и находиться рядом с самим Сталиным!

Перед парадом к Павлу Анатольевичу подошли Берия и Меркулов.

– Товарищ Судоплатов, – сказал Берия. – Будьте начеку.

– Если что-то чрезвычайное, немедленно поднимитесь на Мавзолей и доложите, – добавил Меркулов.

– Мы поддерживаем постоянную связь со штабом бригады, которая держит оборону на подступах к Москве, – доложил Судоплатов.

Но подниматься на Мавзолей ему не пришлось. Конечно, хотелось бы несколько минут постоять там, рядом с великим Сталиным, взирая на то, как сквозь густой снег, сурово печатая шаг, идут и идут полки на защиту столицы. Но для такого демарша нужен был какой-то тревожный повод, а его так и не представилось.

И – слава Богу!

В середине ноября батюшка отправился в Псков. С ним вместе ехал молодой учитель Комаринский, перед самой войной приехавший в Закаты с семьёй из Ленинграда. В дороге он приставал к батюшке:

– Дайте мне чёткие доказательства! Я не отрекаюсь от идеи существования Бога. Она мне даже кажется красивой и привлекательной. Но как образованный человек, я не могу умом согласиться. И в то же время, если получу твёрдые доказательства…

– Это значит только одно, – отвечал отец Александр, – что душа ваша верует, а разум ставит перед ней преграду. Что-то должно произойти в вашей жизни, которое эту перегородку разрушит.

Древний Псков, заваленный снегом, выглядел куда лучше, чем осенью. Его будто обновили, подкрасили, принарядили.

– До чего ж Господь любит Россию, – говорил отец Александр, любуясь Псковским кремлём. – Это видно даже и в том, что Он дарит ей обильные снега. Снег – как наряд для невесты. Иная девушка в обычной жизни не так уж и хороша лицом, и неказиста, а приходит день ей замуж идти, нарядится в подвенечное платье – и краше этой белой невинности ничего нет на свете!

Расположенное в самом кремле двухэтажное здание Псковской Православной миссии утопало в сугробах, сквозь которые чьи-то заботливые руки прорубили узкие лазы высотой почти в человеческий рост.

– Экие сверкающие лабиринты! – восторгался отец Александр.

Поднявшись на второй этаж в кабинет нового начальника Псковской Православной миссии отца Николая Колиберского, батюшка был приятно удивлён неожиданной радостной встречей – у отца Николая гостил сам преосвященнейший митрополит Сергий.

– Отче Александре! Признавайся, у тебя есть осведомители и тебе донесли, что я тут! – басовито гудел он, целуясь с отцом Александром.

– А как же! Конечно есть! Сам благоверный князь Александр Невский. Он меня обо всём оповещает незримо и неслышно, – улыбался отец Александр. – Только не сообщает, что там с Москвой. Горит она или нет?

В первые мгновения кроме митрополита он никого не видел, но теперь, когда Сергий закашлялся, обнаружил, что в кабинете протоиерея Ефимова сидят и пьют кофе Лейббрандт и Фрайгаузен.

– Здравствуйте, господа Розенкранц и Гильденштерн, – созорничал отец Александр.

Немцы переглянулись. Фрайгаузен улыбнулся:

– Кто же тогда Гамлет?

Отцу Александру принесли чашку кофе, и он присоединился к беседе. Лейббрандт снова забыл про свой русский и по-немецки делился впечатлениями от своей инспекционной поездки: мол, он никак не ожидал увидеть такого религиозного подъёма среди населения, столь долго находившегося под гнётом большевистской атеистической пропаганды.

Фрайгаузен переводил:

– Мы полагали, что русский народ за годы советской власти полностью забыл Бога. Мы намеревались прислать сюда немецких католических и протестантских проповедников, а также священников Зарубежной Русской Церкви. Но то, что мы увидели, потрясает. Люди не только не утратили веру, но, кажется, даже сохранили её в большей крепости, находясь в пучине гонений! Священники созданной вами Псковской Православной миссии всюду встречают горячий приём, крестят, причащают, венчают, исповедуют сотни и сотни прихожан. У нас сложилось впечатление, что после исчезновения большевизма Церковь и само Христианство на Востоке переживают подлинный подъём. Вероятно, мы будем рекомендовать, чтобы в дальнейшем Русская Зарубежная Церковь исчезла путём вхождения в Русскую Церковь, находящуюся в самой России.

А у отца Александра сердце ныло о своем. И, улучив мгновение, он осторожно заговорил:

– Рядом с селом Закаты, в котором я имею счастье служить, располагается лагерь советских военнопленных. Они содержатся в невыносимых условиях. Из всех человеческих прав у них есть только право на труд. И на смерть. Ежедневно их изнуряют непосильной работой, кормят плохо, в бараках невыносимо холодно, люди умирают по десять—двадцать человек в день. Сердце моё не вмещает в себе всю боль, которую я испытываю при виде этого!

– Что поделать, – вздохнул Фрайгаузен. – Сейчас все силы германской нации брошены на овладение Москвой и Ленинградом. Мы не имеем средств для обеспечения военнопленных. К тому же Сталин не подписал конвенцию, по которой международный Красный Крест мог бы содействовать в этом вопросе. Сталин считает всех пленных предателями и не оставляет им права на жизнь.

– Но мы считаем их людьми! – голос батюшки надорвался. – И хотим, чтобы они жили. – Отец Александр помолчал, собираясь с силами. – Мы и не просим от вас помощи несчастным узникам. Отдайте концлагерь в Сырой низине в наше попечение, и мы будем отапливать бараки, подкармливать пленников, обеспечивать их тёплой одеждой. И более ничего. Люди будут сохранены и… смогут работать… на благо вашего рейха.

– Отец Александр, возьмите бумагу и напишите ходатайство, – откликнулся митрополит, протягивая священнику лист и карандаш.

– Но вы должны внушать военнопленным, что отныне они подданные самого лучшего государства в мире, великой Германии! – хмуро произнёс Лейббрандт по-русски.

Морозы всё усиливались. Никогда еще в этих местах во второй половине ноября не ударяла столь свирепая стужа!

– Как там в лагере! – сокрушался отец Александр. – Совсем перемрут!.. Один плюс – на фронте мороз нам выгоден. Наши как-нибудь перетерпят, им привычно, а немцу это будет смерть под Москвой.