На другом берегу зеркальной излучины реки пробивались сквозь пелену тумана небоскребы Кэнари-Уорф. Предвестники новой эры процветания и возрождения, по крайней мере, так считали их создатели. Но на самом деле такие же бездушные, как и построившие их люди, а теперь в страхе заброшенные.

Над водой раздался какой-то треск, раскатившийся медленным мрачным эхом. Марта подняла голову, как нюхающий воздух зверек. Ее вопрос был скорее машинальным, нежели вызванный интересом. Просто нужно было что-то сказать.

– Что это?

– Наверное, стреляют.

Она нахмурилась.

– Кто стреляет?

Макнил отвечал механически. Как и Марте, ему казалось, что нужно что-то сказать, заполнить какими-нибудь словами пустоту, иначе они утонули бы в ненужных размышлениях.

– Собачий остров закрыт. Там нет гриппа, и группа вооруженных людей, которым хорошо платят, присматривает за тем, чтобы никто не принес туда заразу.

– И им это позволяют? – не поверила Марта. На мгновение она забыла, почему они здесь.

– Видимо, да. Оттуда можно уехать, но вернуться уже не выйдет. У них нечто вроде статус-кво с армией, а правительство, похоже, решило не идти на конфронтацию. Периодически бывают перестрелки. Но, думаю, это лишь напоказ. Если кого-нибудь действительно застрелят, наверняка пошлют войска.

Снова разнесся треск, а потом настала тишина. Ее нарушало лишь неспешное пыхтение буксира, тянущего вниз по течению желтые контейнеры.

Несколько минут они шли молча. Потом Макнил сказал:

– Сегодня мой последний день.

Он понял, что Марта повернулась к нему, но не хотел встречаться с ней взглядом.

– В каком смысле?

– Я подал заявление. Заканчиваю завтра в семь утра.

– Не понимаю.

Макнил почувствовал в ее голосе смятение.

– Чего ты не понимаешь? Я увольняюсь.

– Почему?

– Потому что ты получила опеку над Шоном. И я понял, что если у меня сейчас нет времени с ним видеться, то никогда не будет.

Марта долго не отвечала.

– Жаль, что ты не додумался сделать это пораньше, – наконец сказала она.

– Не начинай, – Макнил убрал руку с ее плеча, и на него снова накатила та же странная злость. Как всегда, когда они ссорились. – Теперь я уже этого не хочу. Я делал это только ради Шона, только он имеет значение.

Марта взяла его под руку и крепко стиснула.

– Ты прав. Прости. Может, если бы мы оба думали о Шоне больше, чем о себе, все было бы по-другому.

Для Шона уж точно, подумал Макнил. Но он сомневался, что сам был бы счастливее. Или Марта. Если бы неожиданно не появился Шон, их отношения перегорели бы сами собой, и оба пошли бы дальше своей дорогой. Сколько пар загнаны в ловушку брака без любви из-за беспечно зачатого ребенка? И насколько это нечестно по отношению к ребенку? Шон просил у них только любовь. Но они всегда что-то просили взамен. А теперь он умирает, и у них остались только сожаление и чувство вины. Виноваты они оба.

– Чем займешься? – спросила Марта. – В смысле, чем будешь зарабатывать на жизнь?

Макнил тряхнул головой. Этой темы он старался избегать.

– Понятия не имею.

– Может, если Шон… – вдруг сказала она. – Если он выкарабкается… Может, попробуем еще раз? Ради него.

Макнил хмуро глянул на ледяной зимний туман и почувствовал, будто ухает в пропасть.

– Может быть, – неубедительно ответил он.

Эми подвела курсор к выпадающему меню на экране компьютера и выбрала «послать сообщение». В списке контактов в мессенджере она выбрала: «Сэм». И начала быстро печатать.

«Сэм, хочу попросить извлечь ДНК из тканей, которые Том достал из костного мозга. Как вы считаете?»

Она нажала «отправить». Сообщение с хлюпаньем ушло. Эми подождала ответа, глядя на окошко мессенджера. В качестве аватара, который появится на экране куратора вместе с сообщением, она выбрала свой портрет. А Сэм по какой-то причине – картинку с ярким попугаем. Эми всегда хотела спросить, что это значит, но забывала в процессе разговора – если текстовые сообщения можно назвать разговором. Они чаще переписывались в мессенджере, чем по электронной почте, это удобнее звонков. Достаточно оставить окно открытым, и можешь вернуться к разговору когда захочешь. В этот день Эми уже не раз говорила с куратором, введя антрополога на пенсии в курс дела с костями.

Еще одно «фьють-фьють» возвестило, что пришел ответ.

«Зачем?»

«Зачем ДНК или зачем я спрашиваю вас?»

«ДНК».

Их диалоги часто отличались почти детской легкомысленностью – только так два человека, никогда не видевшие друг друга, могли выразить взаимную привязанность. Но сегодня от слов куратора веяло раздражением. Пальцы Эми застучали по клавиатуре.

«Есть крохотный шанс, что она окажется в базе ДНК».

«Если она из развивающейся страны, как ты предполагаешь, то вряд ли».

«Да, но мы будем локти кусать, если она окажется в базе. Вы же сами говорили – никогда не упускай очевидное».

«Материала в костном мозге наверняка мало».

«Можем взять кусочек зуба».

«Ты же вроде принесла череп домой».

«Ой, точно. Значит, кости. Могу попросить Тома вырезать клин из бедренной кости. Хотя он наверняка уже это сделал, чтобы добраться до костного мозга».

Пауза затянулась. Эми смотрела на мигающий курсор.

«Наверное, стоит попробовать. – Последовала еще одна пауза. – Какие еще тесты заказал Том?»

«Не знаю. Вероятно, токсикологию».

«Это много не даст. Скорее качественные, чем количественные результаты. Если присутствуют какие-либо медикаменты, то будут только следы. Невозможно сказать, какая была доза».

Эми кивнула экрану, словно Сэм ее видит. Она знала, что это правда. И это ужасно разочаровывало. Ей всегда казалось, что кости должны сказать о человеке гораздо больше.

«Спасибо, Сэм. Поговорим позже».

Эми посмотрела на свою реконструкцию черепа Лин. Расщелина верхней челюсти даже без подчеркивающих ее тканей сильно изуродовала лицо, сместив зубы, которые должны были расти прямой и ровной линией. Эми взялась за рычаг в правом подлокотнике кресла и плавно переместилась через всю комнату к столу у окна. Она уже просверлила отверстия и приклеила на место штырьки. Клей схватился, и можно начинать наращивать слой «мышц», который придаст лицу индивидуальность и форму. Эми начала готовить полоски пластилина, но никак не могла избавиться от чувства разочарования.

В последнее время она часто ощущала разочарование, и иногда это приводило к депрессии. Все возникало из-за неспособности делать свою работу, к которой она так много готовилась и успела полюбить. Мозг был по-прежнему острым и ясным, да и пальцы не растеряли навыков, но ограничение способности передвигаться означало, что Эми больше не может выполнять все функции судебного стоматолога. Кое-что просто невозможно сделать из инвалидного кресла. Конечно, она читала лекции, но ей никогда это не нравилось. Она терпеть не могла видеть в чужих глазах сочувствие. Оно каким-то образом преуменьшало ценность того, что она собиралась сказать.