Вокруг уже смеркалось, и Шеньшун решился на отчаянный поступок: снова схватил бога за голову и со всех сил потянул к себе. К его удивлению, Дракон качнулся на еловой лапе в его сторону. Пусть слабо, но все же шевельнулся. Нуар поднатужился, оттолкнул повелителя в глубину норы, раскачивая, а потом снова рванул к себе. По инерции тяжелое тело сместилось немного к выходу. Самое большее — на палец, но все же выдвинулось из ледяного плена!

Воодушевившись, юный страж точно так же, с легкой раскачкой, стал дергать повелителя снова и снова, в увлечении уже совсем перестав проявлять уважение к богу. Но тому, оцепеневшему от холода, было, наверное, все равно.

Где-то к середине ночи, когда ветер уже совершенно разогнал облака, открыв взору Шеньшуна искристое многозвездное небо, навевающее теперь только недобрые воспоминания, стражу удалось вытянуть повелителя на взрыхленный ногами песок больше, чем наполовину. Дальше стало легче. Повинуясь воле нуара, две ветки одного из пней приподняли бога и сместили на три шага вверх и в сторону. Там Дракона приняли другие ветки и тоже перенесли на несколько шагов. Потом — еще живое молодое сосновое деревце, затем — почти не пострадавшая, только сильно помятая черемуха, еловый пень, береза, ольха, еще одна береза…

Так, шаг за шагом, Шеньшун смог переместить повелителя к краю бурелома еще до рассвета, где и отдал завершающий приказ: вынудил могучую вековую ель согнуться чуть выше комля, вогнать свои толстые сучья в землю по сторонам от бога и распустить от лап мелкие корешки, надежно укореняясь в песке. Теперь спящего на толстой хвойной подстилке Дракона надежно защищала от крупных хищников клетка из толстых деревянных прутьев, поставленных в несколько рядов. Никакому жруну, туполобу, синючнику или крокодилу через такое препятствие не пробраться, пусть хоть сдохнут рядом от голода! Мелких зверьков нуар опасался меньше. Они, конечно, в укрытие могли и пробраться — но были не в силах причинить властелину опасные раны. Впрочем, Шеньшун надеялся вовремя таких гостей отпугнуть. Они сами обходят крупных врагов стороной, и обычное сонное ворочанье с боку на бок отбывает у мелюзги охоту к нападению.

В быстро светлеющем небе мелькнула тень. Нуар тут же вскинул голову, поднял руку. Большекрылый сокол, повинуясь приказу, снизился, сел рядом на еловую ветку, глядя Шеньшуну в глаза.

Юный страж еще ни разу в жизни не пытался смотреть на мир чужими глазами. Но это умение давалось рожденным в Древе изначально, а потому он знал, что делать: установить волевую связь, затем, улавливая зрительные сигналы в разуме птицы, поймать картинку и наконец — просто отпустить пернатого, старательно удерживая получившееся единение.

Сокол стремительно взмыл в зенит, насколько хватило его сил, послушно описал круг и, торопливо хлопая крыльями, помчался к далекому гнезду. Внизу, под ним, с таким же облегчением плюхнулся на песок Шеньшун: он уже понял, что вокруг нет ни единого знакомого места. Ни озерца, ни холма, ни речной излучины. И теперь болезненно тер виски.

Правы были опытные стражи: после единения с глупой птицей сам надолго дуреешь, становясь похожим на цыпленка. Установить контакт с птичьими глазами легко: половина птичьего разума — это как раз зрение и есть. Даже с мышами такие попытки не проходят. Не потому, что они умнее, а потому, что картинки в их разуме куда меньше места занимают. Установить легко — разорвать трудно. Собственное сознание как бы глохнет и сделать это не догадывается. Большое усилие нужно приложить. И потом приходится долго мучиться головной болью.

Может быть, поэтому даже боги, способные смотреть на мир не только глазами птицы, но любого иного живого существа, все же предпочитают подползать к нужному месту сами, а не обходиться чужим взором.

— Жалко, огня разводить не умею, — снова посетовал Шеньшун, на этот раз вслух. — Раз выхода отсюда не нашел, мог птичку хотя бы зажарить да наесться. Если выберусь, обязательно огневыми камнями пользоваться научусь!

Без огня пришлось обходиться грибами и ягодами, благо черника возле места катастрофы успела поспеть в необъятных количествах. Только ешь, не ленись, да сыроежками с боровиками закусывай. Плотно набив живот, страж не без труда протиснулся между еловыми прутьями, каждое в руку толщиной, к своему повелителю и вытянулся рядом. Здесь было хорошо. Крона прикрывала от солнца, спасая от ожогов, зато теплый воздух свободно гулял из стороны в сторону, медленно и равномерно прогревая тело бога. Теперь нуару оставалось только ждать.

Шеньшун закрыл глаза и, благодаря бессонной ночи, мгновенно провалился в полное небытие.

Изготовление обуви, как известно, никакой сложности не представляет. Берется шкурка среднего крокодила, режется пополам, чтобы получились куски примерно локоть на полтора, после чего нога ставится посередине, а края загибаются наверх: сперва передний на ступню, потом задний, потом, с аккуратным закладыванием изгибов — боковые. Верх ровно обводится угольком, выпирающие наружу складки — тоже. Потом по этим линиям лишняя кожа срезается, из обрезков делаются шнурки: короткими кожа сшивается через дырки в местах складок, длинные же вдеваются спереди, чтобы завязывать, когда сапоги снимаются или надеваются. Вот и все, полдня неспешной работы. А инструменты для нее всегда под рукой: холодный уголек Сахун прихватил от очага на кухне, резак сделал на берегу, расколов подходящий камень.

За три года чистки ручьев и проток паренек научился отлично разбираться в камнях: он хорошо знал, как плотно укладывать булыжники, чтобы они и сами не осыпались, и берега удерживали, он навострился ворочать валуны намного больше себя весом, прикладывая силу к тем местам, в которых они наименее устойчивы, мог издалека метнуть камень точно туда, где ему нужно лежать, или наскоро обколоть одним другой, придавая удобную форму. Он знал, при соударении каких пород высекаются яркие искры, какие легко крошатся, какие при ломке дают острые грани, а какие — не поддаются вообще никакой обработке, хотя многие рабы из любопытства и пытаются их перетереть или растрескать.

Сахун так набил себе руку, что даже не сберегал на будущее наиболее удобные резаки. Подобрал камень, расколол, раскроил кожу получившимся лезвием[3]— выбросил. Голышей вокруг навалом. Коли опять понадобится что-то порезать — всегда можно отколоть другой резец.

С туникой обычно дело обстояло еще проще: выбирались три куска кожи, в одном делалась посередине овальная дыра для головы и разрез на грудь с отверстиями для шнуровки. К этому куску спереди и сзади подшивались длинные полотнища, насколько богатства слуги хватало — хоть до бедер, хоть до пят, — соединялись по бокам. И все, можно носить. Однако, одевая Волерику, Сахун вдруг столкнулся с неожиданным обстоятельством. Ибо спереди форма ее тела несколько отличалась от мужской. Даже весьма сильно отличалась.