Когда Мариус стал открывать письмо, его пальцы дрожали так, что какое-то время ему не удавалось распечатать конверт, и, прежде чем преуспеть в этом, он разорвал письмо пополам.

Мадемуазель Риуф писала ему:

«Сударь, не знаю, будете ли Вы довольны мной, но лично я полностью удовлетворена своими успехами! Мне удалось успешно устроить дело, которое Вы соблаговолили поручить мне. Завтра, после биржи, я буду сопровождать г-на Риуфа: он отправится в Монредон с целью сообщить г-ну Кумбу о своем самом искреннем раскаянии. Надеюсь, что отныне обитатели шале и соседнего домика будут жить в таком полном согласии друг с другом, что нам придется благодарить судьбу за прежнее разногласие, которое заставит обе наши стороны поддерживать впредь добрососедские отношения.

Мадлен».

Мариус поднес письмо к губам и в течение всей ночи, когда он то ли спал, то ли бодрствовал, образ той, которую он впервые увидел этим утром, следовал за ним повсюду, как верный и надежный спутник.

Прошли всего одни сутки, и жажда мести, обуревавшая г-на Кумба, произвела полный переворот в склонностях и привычках этого человека.

С тех пор как он увидел в сыне Милетты героя, способного победить или стоически умереть, бывший грузчик, всегда в высшей степени миролюбивый, внезапно стал необычайно воинственным.

В то утро, когда Мариус покинул его, отправившись на розыски г-на Риуфа, г-н Кумб совершил дерзкую вылазку в собственный сад — с ружьем за плечом, распрямив спину, обычно согнутую к земле привычкой к тяжелому труду и огородничеству. Гордый собой, он прогуливался по аллее, откуда, как ему казалось, его было невозможно не увидеть из шале; время от времени он останавливался, шкодил курок своего кремневого ружья и бросал угрожающие взгляды на ставни ненавистного дома.

Ставни эти были закрыты, и из дома соседа не доносилось ни малейшего звука по той простой причине, что хозяин уехал в город, а потому только там его мог встретить Мариус; однако воинственный настрой г-на Кумба не позволял ему удовлетвориться столь очевидным предположением; бывший грузчик предпочитал убеждать себя, что его врага заставили быть осторожным действия того, кто составлял и авангард, и основные силы, и резерв собственной армии.

В то время года семена скороспелых томатов и гороха уже были посеяны, и у г-на Кумба было немного работы в саду, однако, несмотря на проливной дождь, он проводил там весь день и не желал покидать занятую им позицию.

Господин Кумб проявлял сильное беспокойство; он с огромным нетерпением ждал новостей от Мариуса и вечером, видя, что тот не возвращается, начал опасаться, уж не покинуло ли мужество его заступника; и когда Милетта, взволнованная не меньше, чем он (хотя основания для беспокойства у обоих были совершенно различные), рассказала ему о своих дурных предчувствиях, он успокоил ее в выражениях, не слишком лестных по отношению к тому, кого он превозносил еще накануне, и, казалось, был настроен вернуться к своему первоначальному мнению о красивых мужчинах.

Однако ему приснился сон, изменивший его настроение: ему привиделось, что он стал одним из четырех сыновей Эмона (история о них запомнилась ему с юности) и одним ударом своей ужасной кривой турецкой сабли рассек тело г-на Риуфа сверху донизу, изрубил всех членов его сообщества бесов и чертовок, разрушил шале и обломки его побросал в воды залива.

Этот кошмар настолько глубоко запечатлелся в мозгу г-на Кумба, что, едва проснувшись, он поспешно оглядел свою комнату, настолько велика у него была уверенность, что там должно было лежать распростертое тело его врага; но он заметил лишь старую рогожу: некогда в ней был доставлен тюк инжира из Смирны, а ныне она служила бывшему грузчику прикроватным ковриком; он поднял голову и встретился взглядом с Мариусом, открывшим в эту минуту дверь в комнату. Господин Кумб уловил на губах молодого человека улыбку и принял ее за доказательство того, что его сон вполне мог бы стать явью.

В возбуждении он забыл о всяких правилах приличия и стремительно вскочил с постели, не тратя времени на то, чтобы привести в порядок свое несколько легкомысленное одеяние.

— Ну что? — воскликнул он таким тоном, каким Александр Великий должен был задавать вопросы своим полководцам.

— Господин Риуф в сопровождении своей сестры будет здесь в три часа дня, с тем чтобы выразить сожаление по поводу случившегося и принести вам свои извинения, — ответил Мариус с той же улыбкой на лице.

Лицо г-на Кумба омрачилось.

— Извинения? — переспросил он. — На что нам его извинения? Я ведь хотел, чтобы ты взял на себя труд отомстить за обиды, которыми он меня измучил, и извинений « данном случае будет недостаточно.

— Однако… — начал было Мариус, придя в полное замешательство.

— И никаких «однако», — резко возразил г-н Кумб, не давая ему даже закончить начатую фразу. — Порядочные люди допускают извинения в делах чести не более, чем смягчающие обстоятельства в судебной тяжбе. Однажды я лично принимал участие в суде присяжных, и знаешь, какие смягчающие вину обстоятельства я тогда допускал, а? Смерть, смерть, ничего, кроме смерти, — другого я не знаю; все остальное, Бог мой, это лишь малодушная отговорка или потворство преступлению.

Мариус побледнел не только из-за оскорбления, нанесенного ему вспыльчивым стариком, но из-за боли, которую он испытывал, видя, как улетучиваются надежды, лелеянные им уже несколько часов.

— Извинения, — продолжал г-н Кумб, — извинения! Следовало подумать, прежде чем издеваться над порядочным человеком, тогда бы не пришлось прибегать сейчас к такой пошлости, как извинения, которыми я, со своей стороны, не желаю довольствоваться.

Мариус хотел было что-то сказать, но г-н Кумб не позволил ему этого сделать. Он ходил из угла в угол по своей тесной комнате, издавая яростные возгласы и так сильно размахивая руками, что это угрожало одержать верх над упорством, с каким его единственная одежда оберегала его стыдливость.

Внезапно он резко остановился перед Мариусом, в ярости схватил свой ночной колпак, покачивания кисточки которого никак не соответствовали наигранности происходящего, и швырнул его на пол.

— Ну-ка, посмотрим, — воскликнул г-н Кумб, — снесет он, по крайней мере, свой омерзительный дом?

— Но почему господин Риуф снесет дом, строительство которого обошлось ему столь дорого?

— Почему? Да потому, что его дом мешает мне, потому, что он заслоняет мне нид, потому, что он преграждает путь ветру с открытого моря, превращает мой дом в пекло, да потому, что это слишком отвратительный предмет, чтобы постоянно иметь его перед глазами! Разве этих причин недостаточно, а?

Раскрыв от изумления рот, Мариус слушал его, задаваясь вопросом: а не стоит ли послать за врачом, с тем чтобы пустить кровь отцу, впавшему в бешенство?