— …И еще один крохотный штрафик за дурные намерения, хороший господин, — почти с любовью в голосе и нежным взором студенистых глаз пропел тот, что был настроен более доброжелательно. Но, несмотря на свою благосклонность, он помогал тащить чуть не плачущего господина с неменьшим усердием, цепко сжимая его плащ длинными когтистыми пальцами.

Миле даже стало жаль этого несостоявшегося нарушителя.

— Сейчас они его как липку обдерут, — сказал Ромка. — Я же говорил: с ними лучше не связываться.

Когда щуры вместе с путешественником скрылись в толпе, Мила посмотрела на профессора Корешка, склонившегося над раскрытым чемоданом. Он собирал разбросанные вокруг вещи, которые, как и он сам, имели очень неопрятный вид: фартук, весь усеянный жирными и цветными пятнами; мятый зеленый платок; кафтан с оборванной и свисающей как попало тесьмой; какая-то дырявая черная тряпка и тому подобное. Мила хотела было ему помочь, но он и сам уже управился.

— Ну и тип! — присвистнул Ромка, с неодобрением глядя туда же, куда и Мила. — Еще окажется, что он какой-нибудь профессор.

Мила посмотрела на Ромку и кивнула головой.

— Что, правда — профессор? — удивленно уставился на нее Ромка. — А ты откуда знаешь?

Мила была рада, что знает хоть что-то такое, чего не знает ее новый знакомый. Она рассказала Ромке о том, как познакомилась с профессором, и о ящере с крылышками, и даже о слюне страуса-нанду. Ромка оказался совсем не таким всезнайкой, как показалось Миле вначале. Он слушал Милу, открыв рот, и моментально согласился с ней в том, что слюна — это просто ни в какие ворота не лезет.

Пока они ожидали своей очереди, рассказывали друг другу о себе. Мила рассказала, что только вчера узнала о своей прабабушке, которая была колдуньей, и о том, что она тоже колдунья.

Ромка сказал, что хоть и знал всю жизнь о своих способностях, но мог и не оказаться сейчас здесь, потому что его мама ни в какую не хотела его отпускать: она считает, что он должен быть нормальным, как все.

— И если бы не папа, который сказал, что так хотел мой прадед, то никуда бы я не поехал, — поделился Ромка. — Мама считает, что учиться нужно чему-нибудь полезному, чтоб потом хорошо устроиться в жизни, а не всякой ерунде, которой, как она говорит, забивал мне голову мой прадед. Но мне нравились рассказы прадеда. Я просил его отвезти меня в Троллинбург, хоть одним глазком взглянуть, но он сказал, что пока тринадцать не исполнится — нельзя. А потом он умер.

— Мне очень жаль, — искренне сказала Мила, потому что по лицу Ромки было видно, что он очень любил своего прадеда и скучает по нему.

— Мне тоже, — согласился Ромка. — Но вообще-то, он был очень старый. Папа говорит, что он так долго прожил, потому что был не совсем обычным человеком. Отец всегда так говорит при маме: «не совсем обычный человек». Ей не нравятся слова «волшебник» или «маг». Она считает, что маги — это те, которые в объявлениях пишут «сниму сглаз» и всякое такое. Но прадед был, конечно, настоящим колдуном.

Очень скоро выяснилось, что имя Ромкиного прадеда, как и имя прабабушки Милы, записано в реестре «Лучшие из Лучших», и это их как-то даже сблизило — всегда приятно, когда с кем-то познакомишься и вдруг узнаёшь, что у вас есть что-то общее.

Пока они говорили, незаметно подошла очередь Милы, и, махнув Ромке рукой, она направилась к кассе. Покупая билет, Мила очень старалась выглядеть благоразумной, чтобы строгого вида щур в окошке кассы не подумал, что она собирается что-нибудь нарушать.

— Первая партия дилижансов уже ушла, поедете вторым рейсом, — констатировал неприветливый кассир.

Мила и не подумала возражать. За одну золотую монету щур вручил ей плотную с золотым тиснением карточку и гнусаво сообщил:

— Ваша арка под номером один. Следующий…

Зажав крепко в руке свой билет, чтобы не выронить и не потерять в толпе, Мила двинулась вдоль залы в поисках арки «№ 1».

Возле арок с зеркальным веществом тоже были очереди. Один за другим люди исчезали в них — у них это получалось лучше, чем у путешественника, уведенного щурами. Шагая вдоль стены, Мила подняла голову и увидела, что над каждой аркой есть надписи, светящиеся мигающим светом. Нумеровались они почему-то не по порядку, а как попало. Над аркой под номером семь было написано: «Рим», над восьмой значилось: «Афины», над четвертой — «Агра», над сорок первой — «Прага», над двадцать четвертой — «Бремен», над одиннадцатой — «Вена», над тридцать седьмой — «Пекин». Были такие названия, которых Мила никогда прежде не слышала и, честно говоря, очень сомневалась, что они вообще упоминаются в географических картах.

Наконец она увидела то, что искала.

— Кажется, сюда, — произнесла вслух Мила, останавливаясь у одной из арок.

Это была обычная арка, которая вела в темный проход. В тусклом свете Мила различила ступени, уходящие вверх. Над аркой прямо в камне была вырезана надпись, которая, в отличие от остальных, не светилась: «Арка N 1 — Троллинбург».

Мила в глубине души испытала облегчение, что ей не придется нырять головой в зеркальное желе. Но когда она прошла под аркой, у нее было странное ощущение, будто она только что миновала невидимую преграду.

Подъем по крутой лестнице был еще более долгим и трудным, чем спуск, хотя и не таким одиноким. Время от времени ее кто-нибудь обгонял, а иногда и она догоняла идущих впереди.

Вокзальная площадь Транспространственного посольства до отказа была заполнена людьми. Ничего удивительного, что первая партия дилижансов уже уехала. На взгляд Милы, пассажиров на площади собралось достаточно уже и для второй. Она прошлась вдоль площади и увидела в стороне целую шеренгу дилижансов. Это были очень большие длинные кареты густого красно-бордового цвета с ослепительными золотыми колесами невероятных размеров. Эти колеса так блестели на солнце, что на них нельзя было долго смотреть, потому что начинали болеть глаза. Сбоку на каждом дилижансе сияли золотые буквы: «Транспространственное посольство — Троллинбург». А глянцевые бока запряженных в дилижансы гнедых коней отливали серебром точно так же, как и их серебряная упряжь.

Как зачарованная, Мила двинулась дальше, рассматривая все вокруг.

Ее взгляд остановился на высокой женщине с худым лицом и острым орлиным носом, которая обмахивалась красным платком, по всей видимости, изнемогая от жары. Ее серовато-белые волосы были гладко причесаны и собраны на затылке в тугой узел. Цвет был такой неживой, как зубной порошок, что делало ее голову и лицо похожими на голый череп. Из-за темных, глубоко посаженных глаз сходство казалось безупречным.

Рядом с ней стояли две девочки: одна постарше, а другая — ровесница Милы. Мила решила, что эти девочки — дочки остроносой дамы, хотя младшая была совсем на нее не похожа: она была толстой, с круглым, как огромный пончик, лицом и большими навыкате глазами водянистого цвета. Только волосы были такие же: блеклые и жидкие. Мила заметила в ее руке поводок и, опустив взгляд ниже, не поверила своим глазам: на поводке сидело странное существо, с треугольной мордочкой и глазками-пуговками, которое Мила про себя обозвала жабой, хотя и сомневалась в своем определении. От углов рта у жабы свисали кожные лоскутки, а спина выглядела как нечто морщинистое и пупырчатое, что делало ее похожей на грязную половую тряпку. Может быть, такое ощущение возникало еще и потому, что жаба эта выглядела ужасно несчастной и жалкой.